Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова Страница 36

Антисемитизм нацистов оказался созвучен настроениям наиболее реакционных русских эмигрантов. Когда в 1933 году Ивану Бунину присудили Нобелевскую премию по литературе, Союз русских писателей устроил в его честь банкет. Бунин жил в ветхом домишке на юге Франции, но во время празднований неожиданно появился в Берлине. Перед банкетом один русский бизнесмен и издатель объявил, что не следует предоставлять слово Иосифу Гессену и Набокову – «жиду и полужиду». Набоков и Гессен проигнорировали его замечание и выступили с поздравительной речью в адрес Бунина.

Недоброжелатели Сирина заявляли, что его испортило сотрудничество с еврейскими редакторами «Современных записок»: «Воспитанный среди обезьян, он сам стал обезьяной». После женитьбы на Вере записывать Набокова в евреи стали все кому не лень. Знакомые обвиняли Набокова в том, что в браке с Верой он «совсем опархатился», и наговорили ему гадостей на десятки лет вперед.

Но Набоков и не думал отступаться от филосемитизма. На следующий день после объявления нацистами бойкота еврейскому бизнесу Набоков с другом разгуливали по улицам и специально заходили во все еврейские магазины, которые еще были открыты, хотя привлекать к себе внимание властей становилось все опаснее.

Поначалу Гитлер соблюдал видимость приличий, призывая сторонников воздерживаться от уличного насилия, но все понимали фальшь его слов. Нацистов за то и поддерживали, что они обещали перечеркнуть пятнадцать лет позора после поражения в войне. Но, как отмечалось в редакционной статье The New York Times, масштабы нагнетания расовой ненависти возвращали немецкое государство скорее в европейское Средневековье – или в царскую Россию.

Свой следующий роман Набоков начал писать под аккомпанемент репортажей о тюрьмах, ссылках, принудительном труде, лагерях и казнях в России и Германии. «Дару» суждено было стать книгой в книге – историей вымышленного русского эмигранта, который являет миру свой талант, работая над биографией реального писателя-демократа Николая Чернышевского. Легенда русского либерализма, Чернышевский уже больше ста лет вдохновлял борцов за свободу, равенство и братство. На него равнялся не только Ленин, но и эсеры, опубликовавшие в Париже столько набоковских произведений. Если в «Отчаянии» Набоков лишь намекал на существование концентрационных лагерей Первой мировой, то в «Даре» намеревался перейти к описанию одного из известнейших мест лишения свободы в досоветской России.

Писатель потратил больше года на изучение биографии Чернышевского, притом что основные вехи его легендарной жизни были хорошо известны. Арестованный в 1862 году за незаконную политическую деятельность, Чернышевский был брошен в Петропавловскую крепость, где написал «Что делать?» – роман, ставший своего рода образцом для революционеров-идеалистов вплоть до самой Октябрьской революции. Проведя год в петербургской тюрьме и пережив гражданскую казнь, Чернышевский был сослан в Забайкалье, на Нерчинскую каторгу, а последние годы доживал изгнанником в Вилюйске и Астрахани.

Набоков, не желая пересказывать известные факты, акцентировал внимание на деталях, забытых публикой. Он проследил невероятный путь рукописи знаменитого романа Чернышевского: врач, состоявший при Петропавловской крепости, тайком вынес ее из тюрьмы, потом она выпала из саней на снег, но была найдена чиновником, который не услышал тихого голоса Набокова, безнадежно кричащего из будущего: «Уничтожь!»

Набоков извлек из Чернышевского-легенды Чернышевского-человека – показал его веснушки, близорукость, неудавшиеся попытки написать после «Что делать?» что-нибудь стоящее. Он видел в своем герое не всесокрушающую силу революции, а жертву истории, «полураздавленного каторгой старика», который доживал последние десятилетия так, что «не мог себя упрекнуть ни в какой плотской мысли». Словно иронизируя над надуманным «железным» Рахметовым, который спал на гвоздях, чтобы подготовиться к тяготам ареста и тюрьмы, Набоков сосредоточился на изъянах и слабостях реального человека, попавшего в заключение. Чтобы побороть отчаяние и беспомощность, Чернышевский пишет жене дивные, полные заботы о ее здоровье письма. А по ночам, по донесениям тюремщиков, он «то поет, то танцует, то плачет навзрыд».

Странное соединение насмешки и нежности, «Дар» стал очередным набоковским творением, в котором герой, ни против кого не поднимавший оружия, оказался раздавлен тюрьмой и ссылкой. Когда над миром нависла угроза новых лагерей, Набоков углубился в историю, чтобы изучить корни этого зла.

Если творчество требовало от Набокова погружения в прошлое, то насущные дела возвращали к настоящему. В феврале, после поездки Иосифа Гессена в Прагу, выяснилось, что Елена Ивановна серьезно больна. Владимир буквально разрывался: помощь нужна была не только матери. В Праге также жила Евгения Гофельд и обе уже замужние сестры Набокова. У Ольги недавно родился сын Ростислав, первый внук В. Д. Набокова.

Вскоре после переезда матери в Прагу Владимир пообещал забрать ее в Берлин, но теперь, десять лет спустя, был как никогда далек от выполнения своего обещания. Они с Верой решили покинуть Германию – отъезд становился неизбежным, и это грозило дополнительно увеличить расстояние между ними и Еленой Ивановной. Прошлым летом Набоков подумывал о преподавании в каком-нибудь швейцарском университете, что решило бы сразу несколько проблем, но предложений не поступало.

И все же, несмотря на болезнь матери, сгущающийся нацистский кошмар и нехватку денег (которых было то больше, то меньше, но всегда недостаточно), та весна щедро одарила Владимира: 10 мая 1934 года в одной из частных клиник Берлина на свет появился здоровый мальчик. Из клиники счастливый отец возвращался в пять утра. Шагая по улице, наполовину залитой солнцем, наполовину скрытой в тени, мимо витрин с украшенными цветами портретами Гитлера и Гинденбурга, он чувствовал, как сердце наполняется новой любовью – и новыми тревогами.

Вере удавалось скрывать беременность до последнего – возможно, в силу вынужденной скудости рациона, – так что некоторые из друзей, услышав о рождении ребенка, решили, будто их разыгрывают. Сына назвали Дмитрием.

Увы, он появился на свет не в лучшее время. Евреев вытесняли из германского общества; русский еврей считался вдвойне подозрительным. А у Веры, иностранки сомнительного происхождения, не склонной скрывать своих взглядов, к тому же имелись неподходящие связи. Ей доводилось работать переводчицей в доме Альберта Эйнштейна, который стоял на позициях пацифизма и позволял себе критиковать нацистов. За это его лишили гражданства, а в доме устроили обыск. Полиция перевернула все вверх дном в поисках тайника с оружием, однако, к огромному разочарованию властей, так его и не обнаружила. Пропаганда рейха внушала обывателю, что бывший Верин клиент являет собой отвратительный лик проклятого семитизма, а его сложные абстрактные теории приводила как пример маразма, до которого докатилось «либералистическое» университетское образование в Германии.