Дмитрий Старостин - Американский Гулаг: пять лет на звездно-полосатых нарах Страница 35

Атилла перед выездом на очередную «точку» принял изрядную дозу кокаина, и его сдерживающие центры стали отказывать. Налет на бруклинский «салон» проходил оперативно и четко до того момента, когда Атилла вдруг схватил одну из перепуганных женщин, повалил ее на пол и принялся на виду у всех насиловать.

Хотя «массажистке» по долгу службы следовало бы привыкнуть ко всякого рода эксцессам, она начала пронзительно визжать, и несколько ее коллег бросились в разные стороны, к окнам и дверям, с криками о помощи. Второй турок, размахивая пистолетом, пытался их задержать, но тщетно. Остановить не в меру раздухарившегося напарника ему тоже не удавалось. Через несколько минут, когда под окнами завыла полицейская сирена и группа захвата бросилась наверх, отчаявшийся матрос сам швырнул на пол пистолет и стал лицом к стене, подняв над головой руки. Атилла, на бегу застегивая одежду, пытался спастись через черный ход, но его мгновенно схватили и обезоружили.

Атилле с сообщником могли дать и гораздо больше восьми лет, но им опять-таки повезло с юристом, которого подыскало для них турецкое торговое пароходство. Прокуратура согласилась на так называемый plea bargain — признание преступниками вины в обмен на заранее оговоренный срок, возможно, не желая выводить их на суд присяжных, где неизбежно всплыла бы история с федеральным агентом в борделе. Неожиданно для Атиллы опозоренный агент в один прекрасный день появился в комнате свиданий на острове Райкерс. Турок, не поинтересовавшийся у дежурного, кто именно к нему пришел, был совершенно ошарашен, когда через разделительный барьер вдруг перескочил человек и со страшной руганью бросился его бить, пока не вмешались надзиратели. Как ни странно, Атилла в тот момент испытал нечто вроде угрызений совести и крикнул по-турецки: «Извини, друг!» — когда агента повели к выходу.

Когда Атилла рассказывал о своих похождениях, мне вспомнилась история другого моряка — Эдварда Кетчума, который некоторое время спал на соседней койке в тюрьме «Ривервью». Это был довольно странный арестант — наполовину еврей, наполовину пуэрториканец, вечно небритый, с нервным тиком правого глаза и фарфоровыми зубами. Хотя Кетчум уже не в первый раз сидел за торговлю наркотиками, вел он себя в высшей степени неуравновешенно, то впадая в многодневную депрессию и апатию, то принимаясь бомбардировать администрацию жалобами, на которые никогда не получал ответа. Впрочем, он был высокого о себе мнения. Однажды, когда какой-то негр обозвал его бомжом, Кетчум очень этим возмутился. «Что он понимает, — в сердцах сказал мне Кетчум, — меня ведь здесь держат как опасного международного преступника!» Заметив, что я посмотрел на него несколько скептически, Кетчум, горячась и сбиваясь, начал рассказывать мне историю своей предыдущей отсидки.

В Нью-Йорке у него была состоятельная тетя, которой принадлежала небольшая яхта. Тетя давно не виделась с племянником, и Кетчум сумел на какое-то время ее к себе расположить. При первой возможности он Украл ее яхту — наркоманов обычно не останавливает чувство родства.

В планы его входило провести яхту через Панамский канал в Тихий океан, затем подняться вдоль побережья до Сан-Франциско и там ее продать. В юности Кетчум прослужил два года на катере американской береговой охраны и умел с грехом пополам держать штурвал. Хотя мореходных карт у Кетчума не было, он уверенно пустился в путь, запасшись кое-какой едой и дешевым кокаином. Мореплаватель упорно держал курс на юг, предполагая, что канал неизбежно должен показаться справа по борту. Но наблюдение он вел, судя по всему, невнимательно. Через несколько недель голодного и накокаиненного Кетчума сняли с яхты британские военные моряки у побережья Фолклендских островов. Несмотря на свое отчаянное положение, он долго не давался им в руки, предполагая, очевидно, продолжать путь до Антарктиды. Поскольку яхта давно была в розыске, путешественник оказался в тюрьме города Порт-Стэнли, где он в течение полутора лет питался рыбой и чаем.

Хотя я навидался всякого в своих американских скитаниях, этой истории я никогда бы не поверил, если бы Эдвард Кетчум с гордостью не предъявил мне свой официальный «послужной список», где среди семи или восьми его судимостей фигурировал и фолклендский инцидент.

В американских тюрьмах мне приходилось встречать и людей, которые попали за решетку прямо из аэропорта. Наркокурьерами обычно занимаются федеральные власти, но иногда, очевидно, в качестве дружеского презента, они подбрасывают одно-другое дело прокуратуре штата Нью-Йорк.

В тюрьме «Ривервью» сидел один из таких курьеров, израильтянин со странной фамилией Гарнир. Фамилия эта была в какой-то мере симптоматичной: носитель ее, в отличие от своего соотечественника Давида, Действительно не был крупной птицей или, если угодно, крупной рыбой. Уже седоволосый, Гарнир с юных лет прочно сидел на игле и удовлетворял свое пагубное пристрастие комиссионными за доставку героина в различные точки земного шара. Периодически его ловили, в тюрьме всякий раз пытались принудительно лечить и всякий раз безуспешно. К 1996 году, когда я с ним познакомился, Гарнир побывал уже в тюрьмах десяти различных государств. Любимой его темой было обсуждение сравнительных достоинств и недостатков пенитенциарных систем Земли. Больше всего Гарниру понравилось в германской тюрьме неподалеку от Кельна, где в камере у него стоял аквариум с золотыми рыбками, на тюремной фабрике можно было заработать 900 марок в месяц, и каждые два месяца разрешалось свидание в специально оборудованном боксе с проституткой одного из местных борделей.

В этой же тюрьме, кстати, сидел знаменитый израильский гангстер Шец, исполнитель многочисленных убийств, которого ни разу не могла уличить полиция его собственной страны. В Германии Шец единственный раз в своей жизни совершил оплошность, когда застрелил заказанного израильского предпринимателя в машине его любовницы-немки. Женщина эта опознала Шеца в полиции, и показания ее немецкий суд счел достаточными, чтобы наградить израильтянина пожизненным заключением с правом досрочного освобождения не ранее чем через 14 лет. Точнее, через 15 — год Шецу добавили за то, что он швырнул в судью Библию.

Гарнир, который, в принципе, к Шецу относился с большим пиететом, считал, что эта святотатственная выходка на суде была причиной провала предпринятой впоследствии попытки его освободить. Через два года после осуждения Шеца из Тель-Авива в Кельн прибыл под чужим именем его родной брат, сопровождаемый несколькими людьми, недавно демобилизованными из подразделения «коммандос». В назначенный день Шец симулировал сердечный приступ, доверчивый тюремный врач счел необходимым вызвать машину «скорой помощи» и отправить арестанта под охраной в городскую больницу Кельна. За трассой, идущей к городу, вела наблюдение прибывшая из Тель-Авива группа. Как только из-за поворота появилась «скорая помощь», израильтяне блокировали ее грузовиком и, окружив машину с автоматами в руках, вынудили водителя открыть двери. Охранники уже лежали на полу с руками на затылках, а между ними, к ужасу налетчиков, валялся перепуганный толстый немец в тюремной одежде — заключенный, с которым тем же самым утром случился настоящий инфаркт и которого доктор отправил в город за несколько минут до появления Шеца в лазарете. Врач пытался даже задержать «скорую помощь», чтобы она забрала и второго больного, но не успел и вынужден был вызвать другую машину. Когда она подъезжала к тюремным воротам, сообщение о дерзкой и непонятной акции на автобане уже передали по местному радио, и в тюрьме поднялась тревога.