Игорь Шелест - С крыла на крыло Страница 35

 Сделанное своими руками всегда дороже.

 - "Рациональное зерно" десантного планера тем крупнее, чем выше кочки, на которые он сядет, - изрек один из представителей воздушнодесантных войск. - Лучше бы это были вон те пеньки, - закончил он с обаятельной улыбкой, показывая свежие порубки на краю леса.

 - За это покорнейше благодарим, товарищ капитан, - сказал наш ведущий инженер С. В. Чистов, человек решительный, в прошлом отчаянный мотогонщик.

 - На пеньки - пожалуйста, - продолжал он, уже смеясь. - Для вас можем сесть и на пеньки. Будете в россыпи покупать планер?..

 Нет. Решили не разбивать машину и заменили пни кочками болота. Они не оказались пухом, но планер остался цел.

 Примерно через год заказчики из воздушнодесантных войск все же испытали посадку одного планера на пни. Не знаю, что от него осталось, но летчики не пострадали; это и требовалось доказать.

 Неизгладимо в памяти утро 16 октября 1941 года. Мне представляется оно поворотным пунктом, кульминацией наших неудач и размягчения духа.

 15-го вечером я приехал в Москву на Октябрьскую улицу. Окно было плотно завешено одеялом. Отец ходил по комнате, его чисто выбритое лицо осунулось, помрачнело, на лбу так и не разглаживались глубокие складки. Щеки впали, будто они никогда не ведали улыбки. Он то и дело прислушивался к репродуктору на стене, потрескивающему в длинные паузы между тревожной музыкой.

 Отец пытался из скупых моих слов уловить какую-то точку опоры, вернуть былую веру в наше оружие, в нашу силу. Но что я мог сказать? В этот вечер мне и самому была нужна такая опора.

 Мы легли, прослушав ночные известия, они были очень кратки. В голосе диктора, всегда твердом, как символ твердости Родины, пожалуй, впервые улавливались страшные интонации глубокой тоски и подавленности.

 Уже в темноте мы с отцом изредка перебрасывались словами. Я вспомнил о предстоящем завтра вылете на экспериментальном самолете.

 - Знаешь, отец, утром мне предстоит впервые поднять в воздух самолет, созданию которого полгода назад придавалось значение важного открытия в науке.

 Отец без заметного интереса, видимо с трудом отвлекаясь от своих мыслей, спросил:

 - В чем же тут новизна?

 - Видишь ли, на самолете впервые воздух будет обтекать крыло не так, как ему хочется, а так, как нам надо. Это позволит увеличить подъемную силу крыла чуть ли не вдвое.

 Отец помолчал, потом спросил:

 - На нем можно поднять двойную нагрузку?

 - Тут дело шире. Управление слоем воздуха на крыле, по мнению ученых, открывает путь к созданию самолетов, не срывающихся в штопор. Оно таит в себе возможности очень малых взлетных скоростей. Могут быть созданы конструкции, взлетающие почти вертикально. Представляешь, вместо аэродрома всего небольшая площадка - посадка почти без пробега, подобно птице - прямо на точку.

 Отец не ответил. Я заговорил снова:

 - В другое время подобный вылет был бы обставлен как событие первостепенного значения, но сейчас... Кому все это нужно?

 Отец, видно, не хотел меня разубеждать, а может, и задремал. В тишине был слышен только стук будильника. Я тоже стал забываться. Неожиданно отец произнес:

 - Да что ты, это же важно для обороны!

 Я не сразу сообразил, о чем он, но, вспомнив, ответил:

 - Важно-то важно, да как найти в себе дух экспериментировать, когда фашисты под Москвой? Теперь ученые роют окопы, строят укрепления и важней работы не представляют. Нет. Это самолет будущего.

 Мы проснулись, разбуженные голосом диктора. На этот раз он так произнес слова "положение ухудшилось", будто ударил молотком по голове.

 Опомнившись, мы стали одеваться. Я звал отца с собой на аэродром, но он сказал, что пойдет в ополчение.

 Мы простились по-мужски, с чувством, что больше не увидим друг друга.

 Напрасно было ждать трамвая. И я зашагал по темным улицам через Москву.

 На вокзале в темноте платформы краснел тусклый фонарь электрички. Я вошел в тамбур.

 - Вы куда, гражданин? - донеслось из вагона.

 - Как куда? До платформы О...

 - Сходите да поторапливайтесь. Поезд пойдет без остановок. Здесь едут работники Госбанка.

 - Электричка без остановок? - удивился я.

 - Не рассуждайте, к нам прицеплен паровоз.

 Оказавшись вновь на платформе, я заметил другой поезд, с платформы доносились возбужденные голоса.

 Я поспешил туда. Продвигаясь от вагона к вагону в тщетных попытках ухватиться за ручку тамбура, я оказался в голове поезда. Люди волновались неспроста, кто-то крикнул:

 - Последняя электричка, снимают провода!

 "Этого только не хватало, - подумал я. - Пешком? Идти часов восемь, а вылет в одиннадцать... Сейчас семь... Надо забираться хоть на крышу!"  Я уже не задумывался о необходимости моей работы, просто действовал в привычном порядке.

 И последний тамбур люди облепили, как дикий рой пчел. Повернув было обратно, я услышал знакомый голос:

 - Игорь, ты?

 - Петр Матвеевич! - обрадовался я. Это был Попельнюшенко. Ему удалось как-то прицепиться.

 Он крикнул:

 - Давай сюда! Ставь ногу и держись за мой ремень. Товарищи, граждане! Это летчик, ему сейчас летать.

 - Полетим все головой об столб, - мрачно произнес кто-то в толпе. Однако рой будто бы зашевелился. Поезд тронулся.

 На обычно оживленной приангарной площадке было пустынно. Мой самолет стоял вплотную к воротам ангара, возле него возились механики.

 Я нашел Марка Галлая, замещавшего начальника летной части, и доложил ему о своей явке. На Галлае чуть коротковатая, уже полинялая кожаная куртка и совсем новенький орден боевого Красного Знамени - награда за воздушную победу.

 В первую ночь немецкого налета на Москву (22 июля) Марк сбил "дорнье-215". Фашисты упали невдалеке от Южного порта.

 Это был первый боевой вылет Галлая, его первый ночной полет на МИГе и к тому же первая стрельба в воздухе. По его словам, на редкость неподготовленный вылет. Марк рассказывал, что сперва все делал абсолютно не так, как следует. Ослепленный огнями выхлопных газов своего самолета, он взлетел на ощупь. Потом, набрав три с половиной тысячи метров, носился над Москвой в темноте, тщетно пытаясь найти врага. По МИГу дали залп наши зенитки, но промахнулись. Его ловили прожекторы и тут же отпускали. Прожектористы, моряки из Ленинграда, уже кое-что понимали в своем деле.

 Сообразив, наконец, что немца можно увидеть в лучах прожекторов, он погнался за первым попавшимся, но тот отбомбился и уходил поспешно на запад. Прожекторы стали наклоняться к горизонту и вскоре упустили самолет.