Федор Раззаков - Богини советского кино Страница 35

Мария Васильевна неодобрительно косится на дочкины туалеты, осуждает чьи-то манеры и привычки. Но сама-то она выряжена чучелом — тесноватая олимпийская майка, кричащая молодежная куртка. Она груба и диковата — может и ругнуться, и по физиономии съездить, не находит другого обращения, кроме как „Эй, дядька“.

Пожалуй, мы поторопились зачислить Марию Васильевну на место положительной героини. Но кто же она в этой расстановке сил?

Нонна Мордюкова играет Марию Васильевну виртуозно, с блеском, с безоглядной самоотдачей. Все доведено в роли до предела возможного: героиня уж добра — так добра, уж груба — так груба, уж вульгарна — так вульгарна. Последнее, кстати, чаще всего. Но если вдуматься, парадокс этой фигуры заключается не в сложном единстве противоположностей, а в том, что в ходе действия она потеряна как цельный и органичный образ. Всякий раз она просто такова, какая нужна авторам в тех или иных обстоятельствах. Требуется высший судия — явилась Мария Васильевна карающая, требуется толика сострадания — явилась Мария Васильевна скорбящая, потребовался шут гороховый — и тут сгодилась та же Мария Васильевна: вот она „у ковра“, хохочите! А когда стало непонятно, куда Марию Васильевну девать, — ее очень удобно отправить обратно. С пустым ведром — для бытовой достоверности. По шпалам — для жалостности. Омытую светлыми слезами всепрощения — для умиления…»

В «Родне» Мордюкова сыграла свою последнюю заметную главную роль в советском кинематографе. Вплоть до 1991 года ни одной стоящей центральной роли в кино ей сыграть уже не предложат. Впрочем, и фильмов на ее счету в тот период (1983–1991) было мало — всего пять. Назову их все: «Вокзал для двоих» (1983; «дядя Миша»), «От зарплаты до зарплаты» (1986; Ольга Плисова), «Доченька» (1987; вахтерша Зинаида Яковлевна), «Ссуда на брак» (1988; хирург Татьяна Ивановна), «Запретная зона» (1989; вдова Авдотьина).

И только в 1991 году, буквально накануне исчезновения великой страны и ее кинематографа, Мордюкова вновь сыграла главную роль в кино. Однако это было кино из разряда одноразовых. Речь идет о казахском боевике «Бегущая мишень», где наша героиня исполнила роль бабы Зины, прячущей у себя молодого человека, преследуемого мафией. Этот парень становится для нее чуть ли не сыном.

Между тем своего родного сына Мордюкова тогда потеряла навсегда: Владимир Тихонов скончался от передозировки наркотиков. Как мы помним, эта проблема возникла у Владимира давно — еще в подростковом возрасте. И никакое вмешательство родных людей или коллег не смогло отвратить его от пагубного пристрастия. Как вспоминает вторая жена Владимира Наталья:

«В его судьбе друзья сыграли роковую роль. Володя не был тщеславен, не выбирал нужных друзей — дружил с простыми ребятами, бывшими одноклассниками. А друзья эти, на беду, не ослабляли „дружеских“ объятий до самой его смерти. Сначала он с ними выпивал, потом пошли наркотики…

Поначалу ничего необычного в его поведении я не видела — слишком часто приходилось уезжать на гастроли. Однако со временем стала замечать довольно странные вещи: то его не добудишься, то не спит ночами. Иногда ни с того ни с сего вдруг начинает звонить куда-то, словно что-то ищет: „Когда стрелка?“ Приходили его друзья, сидели на кухне допоздна, курили, пили. Когда однажды я попробовала их выгнать, он ударил меня по лицу. Обычно такой спокойный, ласковый, он неожиданно становился очень агрессивным. Вещи, которые я привозила ему, постепенно пропадали из дома — ему постоянно нужны были деньги.

Как-то Володя поехал за гонораром на „Мосфильм“. Как мне потом рассказывали, он зашел в буфет, достал из кармана таблетки, запил спиртным и тут же упал. Вызвали „Скорую“. Я догадывалась о наркотиках, но ни на какие уговоры бросить их он не поддавался. И угрожал каждый раз: „Не смей говорить матери, она и так больна“. Когда мы встретились со свекровью в больнице, она при всех — врачах, пациентах — закричала: „Что ж ты мне раньше ничего не сказала?!“ Мне было так больно, ведь, думаю, она тоже подозревала неладное, а сделала вид, что это для нее полная неожиданность. Оказывается, даже в школе отец возил его с отравлением таблетками в больницу. После того случая Володя лежал в клиниках еще несколько раз. Он со смехом рассказывал, как врачи и сестры под впечатлением славы его родителей сами приносили ему наркотики…»

Естественно, сильнее всего переживали эту беду родители Владимира — Нонна Мордюкова и Вячеслав Тихонов. Им было вдвойне больно: как родителям и как «звездам». В массовом сознании они ассоциировались с их положительными экранными образами, а в обычной жизни получилось, что их единственный сын стал наркоманом.

Вспоминает Н. Мордюкова: «Я крепко ухватилась за кровать, на которой лежит мой сын. Он скрипит зубами, стонет, мучается. „Чем тебе помочь, детка моя?“ Хочется приголубить его, взять на руки, походить по комнате, как тогда, когда он маленьким болел. Теперь на руки не возьмешь. Большой — на всю длину кровати. Хочется погладить, приласкать, но взрослого сына погладить и приласкать непросто. Помощи не просит…

— Мам, похорони меня в Павловском Посаде. (Как мы помним, там родился Тихонов-старший, там жила вся его родня. — Ф. Р.)

— Ой, что ты!.. Что ты говоришь?

— Потерпи.

Я чмокнула его волосатую ногу возле щиколотки, горько завыла.

— Потерплю, потерплю, потерпим… Бывают же промежутки.

— Больше не будет, мама. Выхода нет… Ты моя, я твой…

К рассвету он примолк.

Я на раскладушечке неподалеку, смотрю: подымается одеяло от его дыхания или нет. Решила не жить. Как и зачем жить без него? Потом заорала на всю ивановскую, вызывая „Скорую“. Быстро приехали по знакомому уже адресу. Вставили ему в рот трубочку, она ритмично засвистела. Дышит. Теплый. Живой… Мчимся по Москве.

Когда вносили в реанимацию, я в последний раз увидела его ступни, узнала бы из тысячи… Помню, грудью кормлю его, держу его ножку и думаю: запомню — поперек ладони в аккурат вмещалась его ступня — от пальчика до пяточки… В коридоре холодно, лампочка висит где-то высоко. Темно, неуютно. У входа в реанимацию, откуда доносится свист, его свист, стоит лавка. Я иссякла. Прилегла и подложила ладонь под щеку. „Зачем мы здесь, сыночек?..“ Маленький был, соску не взял, выплюнул. Я сокрушалась, видя, что с соской дети спокойнее. Тогда выплюнул, а сейчас вставили насильно. И я, не дыша, молю бога, чтоб этот свист не смолк…

— Здравствуй! — эхом под сводами старинного коридора прозвучал знакомый голос.

— Здравствуй. — Привстав, взглянула на поздоровавшегося.

Это отец его пришел. Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Плакать на плече не пристало: мы уже давным-давно не жили вместе. Как оказалось, ни на его плече, ни на своей подушке не выплачешься за всю оставшуюся жизнь…»