Стефан Газел - Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней Страница 35

– Почему они не дали нам уйти? Почему? Они бы тогда остались живы.

– Может, они и так живы.

– Нет, я убил его. Я знаю, что убил.

– Опомнись, Сташек. У нас не было выбора – или мы их, или они нас.

– Да, понимаю, все понимаю. Но я никогда... я никого никогда так не убивал, – пробормотал он. – Я просто не владел собой, словно сошел с ума.

Через несколько часов мы вышли к опушке леса и, остановившись за деревьями, вынули карту. После долгого ее изучения мы вынуждены были признаться, что не представляем, где находимся в данный момент. Слева от нас виднелась долина реки, которая вполне могла быть долиной Сан. Справа, приблизительно в полутора километрах отсюда, просматривался сосновый лес, а прямо перед нами раскинулось поле, за ним – заросли кустарника, которые на склоне переходили в лес. К югу местность постепенно повышалась и была покрыта лесом с несколькими снежными заплатами полей. У нас не было иного выбора, как двигаться на юг, поднимаясь все выше и выше.

– Как ты думаешь, мы далеко от границы? – спросил Сташек.

– Если верить карте, то граница проходит по хребту. Вполне возможно, это во-о-н тот хребет.

– Тогда нам надо соблюдать предельную осторожность, чтобы не нарваться на патрули.

Мы шли к горному хребту в обход, избегая открытых пространств. Казалось, что он совсем близко, но после нескольких часов пути он был все так же высоко над нами, призывно выделяясь на фоне ярко-синего неба. Теперь на склоне уже не было непроходимых зарослей, но снег стал глубже, и под ним были камни. Идти стало труднее, мы все чаще стали спотыкаться, соскальзывать с камней, падать в снег. Временами казалось, что мы почти не двигаемся. Мы вконец измучились и проголодались. Слева под нами был виден дым, поднимавшийся над крышами домов. Там были хлеб и молоко, и много всякой еды, но... не для нас. Последний раз мы поели прошлой ночью и понимали, что нам вряд ли удастся поесть прежде, чем мы пересечем венгерскую границу. Мы поднялись примерно на девятьсот метров, а до хребта было все еще очень далеко. Голод – вот что мешало нам двигаться быстрее. Не глубокий снег, не скользкие камни, не крутой подъем, а голод, мучительный голод тормозил движение. Вдруг, как это часто случается в горах, набежали тучи и пошел снег. Разыгралась снежная буря. Потемнело. Подул сильный ветер. Непогода поймала нас на скалистом участке. Мы оказались в кромешной темноте и боялись двинуться с места, чтобы не свалиться вниз. Нам оставалось пройти какую-то малость до границы, чуть больше полутора километров, а мы застряли на голом пятачке, голодные и замерзшие.

Снег валил и валил, выравнивая каменистый склон. Тесно прижавшись друг к другу, мы забрались в расщелину между камнями. Снег забивал глаза и уши, лез за воротник. Через полчаса мы уже дрожали от холода; зубы издавали звуки, напоминающие автоматные очереди. Тело становилось непослушным и теряло чувствительность. Чтобы хоть как-то согреться, мы, вяло размахивая руками, пытались бороться, но ветер и снег в мгновение ока сводили на нет все наши жалкие попытки.

В Польше суровые зимы, и мне с детства вбивали в голову, что в подобной ситуации ни в коем случае нельзя засыпать. Во сне человек не чувствует холода и умирает. Я очень хотел спать, но еще больше хотел жить. Я должен был выжить! Я хотел жить, жить, жить! Я потянул Сташека за рукав. Никакой реакции. Я принялся теребить его, но он не двигался. В темноте я нащупал его лицо, на которое он натянул лыжную шапку.

– Сташек! – закричал я, ударяя его кулаком в грудь.

Он что-то еле слышно пробормотал, но ветер заглушил его слова.

Я продолжал дубасить его что было сил, пока он не откликнулся.

– Отвяжись от меня, – сердито проговорил он. – Отстань, а не то я разобью тебе нос.

– Ты хочешь умереть, да? – заорал я на него. – А вот я не хочу! Я хочу жить!

– Оставь меня. Я устал. Я хочу отдохнуть, – заныл Сташек.

– Ты умрешь, если заснешь. Нельзя спать. Ты слышишь меня? Сейчас же проснись!

Он даже не потрудился ответить, и я ударил его кулаком в то место, где, по моему представлению, было лицо. Он выругался и ударил меня по голове. В ответ я закричал и нанес ему несколько ударов. Я разбудил его, но впереди еще была длинная ночь. Буря не унималась, и нам надо было срочно найти какое-нибудь убежище.

На склоне росло несколько елей.

– Я наломаю веток, – прокричал я Сташеку. – Мы построим шалаш. Пока я буду ходить, ты кричи, чтобы я смог потом найти тебя.

Мне удалось с помощью кинжала срезать несколько веток, и, встав на четвереньки, я дотащил их до того места, где сидел Сташек. Часть веток мы положили между камнями, а из оставшихся сделали что-то вроде навеса, заползли внутрь и прикрыли ветками вход. Нашу работу завершила буря, завалив снегом укрытие и полностью отрезав нас от мира.

Напряженная работа восстановила кровообращение. Мы немного согрелись и защитили себя от ветра. Но теперь дал знать о себе голод. Последний раз мы ели больше суток назад, и больше двух дней у нас не было горячей пищи.

Снаружи свирепствовала буря, и слой снега, укутавшего наше убежище, становился все толще и толще. До нас уже не доносилось завывание ветра. Мы сидели тесно прижавшись, в полной темноте. Иногда, если один из нас по неосторожности касался «крыши», сверху сыпался мелкий снег.

Мы хотели спать, и не потому, что замерзли, нет, нам было довольно тепло, просто возникла потребность в нормальном сне. Но мы боялись заснуть и не проснуться и решили спать по очереди. Один должен был спать, а второй бодрствовать и, чтобы не заснуть, громко разговаривать... сам с собой.

Я проснулся от крика Сташека.

– Что случилось?

Он что-то невнятно пробормотал, и я понял, что мы оба заснули, и ему снятся кошмары. Сколько же мы проспали?

Я замерз, и Сташек тоже дрожал от холода. Я растолкал его и предложил выглянуть наружу, надеясь, что наступило утро.

Мы разгребли снег, и к нам ворвался дневной свет. Посмотрев на часы, я увидел, что уже восемь утра. Снег прекратился. Ветер стих, но вершины гор скрывались под низко висящими серыми тучами. За ночь толщина снега выросла почти вдвое.

– Я голоден как волк, – растирая руки, чтобы вернуть им кровообращение, пожаловался я Сташеку.

– Я тоже страшно хочу есть. Я так ослабел, что с трудом передвигаю ноги, – признался Сташек.

По лицу у него была размазана кровь. Вероятно, я ночью разбил ему нос, когда заставлял проснуться. Я принялся извиняться.

– Не торопись, мы еще поговорим об этом, – пообещал он. – Вот когда я что-нибудь съем, тогда и вернемся к этому разговору.

– Что ж, пора двигаться. Нам дадут поесть, когда мы доберемся до Венгрии.

– А ты уверен, что граница проходит по этому хребту? – спросил Сташек.