Олег Хазин - Пажи, кадеты, юнкера[Исторический очерк] Страница 36

«Ну, вот я им покажу! Век будут помнить! Молокососы, да еще у Донона!» раздавался уже совсем близко голос «Папы». Уверения бегавшего вокруг него управляющего Донона, что никаких пажей здесь нет, и никогда не бывало, мало действовали на «Папу». Он продолжал грозить невидимым пажам всевозможными карами, уверяя, что узнал каждого из нас в лицо. Обойдя все кабинеты, и не найдя никого, по–видимому для поддержки своего престижа, «Папа» обрушился всей своей мощью на бедного управляющего. Это излияние его немного успокоило и, в конце концов, послышались его и остальных офицеров удаляющиеся шаги. Мы, конечно, были ни живы, ни мертвы и, думаю, представляли собой не весьма гордую картину, когда выползли из потаенных мест. Мигом расплатившись, мы столь ж быстро шмыгнули вон из негостеприимного Донона.

Несколько дней мы ходили как в воду опущенные, ежеминутно ожидая вызова к директору, изнемогая от неизвестности нашей судьбы. Я, как старший из бывших у Донона пажей, позвонил по телефону в Петергоф бывшему пажу — драгуну корнету Горбатовскому и передал ему, что по поручению некоторых из нас обращаюсь с весьма секретной просьбой выяснить, думает ли «Папа», как он грозился, подать рапорт относительно инцидента у Донона, и стал рассказывать ему в третьем лице происшедшее.

«Что ты мне очки втираешь!» — перебил и рассмеялся Горбатовский. «Ведь, сознайся, что и ты был там?» — «Да», — ответил я грустно, — «Ну хорошо» — продолжал Горбатовский, — «поговорю с «Папой» и разузнаю в чем дело. Завтра буду в городе и заеду в корпус». Еще сутки промучались мы. На следующий день, во время вечерних занятий, меня вызвали в швейцарскую. Это был Горбатовский. Поздоровавшись со мной, мы сели на ступеньках лестницы. «Вчера, — начал Горбатовский, — я не мог тебя успокоить, так как мы, слышавшие рассказ «Папы», обещали держать происшедшее в строжайшем секрете, теперь же «Папа», узнав состояние, в котором вы находитесь, рассердился, что вы могли подумать хоть минуту, что он, сам бывший паж, донесет на вас. Никакого рапорта «Папа» не собирался и не собирается подавать. На днях в собрании он рассказал некоторым из нас о вашей выходке. Правда, что он многих узнал в лицо и был весьма доволен и горд, что, дескать, напугал до смерти щенков и спас вас от непоправимого зла». Этой последней фразы я не понял и попросил объяснить, что она означает. «Да очень просто, — ответил Горбатовский, — в общем зале сидел плац–адъютант (фамилии я не помню) и когда «Папа» увидел вас высовывавшихся из–за парапета, пришел в ужас при мысли, что будет с вами, если этот последний заметит вас. Поэтому он решил действовать безотлагательно и так напугал вас, чтобы вы немедленно исчезли из стен Донона…». Я сознался, что «Папа» действительно так напугал нас, что вряд ли кто–либо из нас захочет еще раз посетить Донон. «Да, — прибавил Горбатовский, — Папа сказал мне: передай этим балбесам, чтобы хоть для приличия научились бы лучше прятаться. А то, что получилось: где сапог торчит из–под дивана, где шпора звякает из–под стола, где гардина неестественно колыхается. Прямо стыдно было перед метрдотелем».

Во время этого разговора я чувствовал, что слезы подступают к моим глазам. Не слезы успокоения за свою участь, но слезы восхищения перед человеком, прямота которого, не погубив нас на пороге жизни, дала нам урок, который нравственно был гораздо тяжелее, нежели совокупность всех наказаний, предусмотренных уставом о наказаниях.

Во время войны 1914 г. судьба часто сталкивала меня с «Папой», который в то время был начальником пулеметной команды нашей 2‑й гвардейской кавалерийской дивизии. Осенью 1915 г. во время боев вдоль Огинского канала я со своим эскадроном оторвался в разведке от полка и, возвращаясь к нашим позициям, очутился в районе лейб–драгун, к которым временно и присоединился. Бои шли непрерывно и как–то, будучи в прикрытии наших пулеметов и сидя с «Папой» в какой–то землянке, я вспомнил инцидент у Донона и в подробности рассказал ему наши переживания. Он долго смеялся и в свою очередь рассказал, что, пугая нас, ни он, ни остальные драгуны не чувствовали себя на особенно твердой почве, так как существовал приказ по гвардейскому корпусу, в котором «советовалось» господам гвардейским офицерам воздерживаться от посещения увеселительных заведений и ресторанов сомнительной репутации, в том числе и Старого Донона у Николаевского моста, и что вышеуказанный плац–адъютант, услышав шум в верхних этажах, предполагая, что это лейб–драгуны, только что поднявшиеся буянили, ринулся наверх, но уже на лестнице был встречен спускающейся компанией лейб–драгун, которые преградили ему дорогу. По–видимому, после некоторых пререканий, «Папа» навеял на плац–адъютанта тот же страх, что и на нас, так как он, по словам «Папы», быстро ретировался.

Генерал П. О. Бобровский и его сыновья

Среди соратников Дмитрия Алексеевича Милютина видное место занимал Павел Осипович Бобровский — военный педагог и юрист, знаток истории организации русской армии от «выборных солдатских полков иноземного строя» до учреждения регулярной армии Петром Великим, официальный историограф Лейб–гвардии Преображенского полка, автор многочисленных трудов по военной истории России.

П. О. Бобровский родился в 1832 г. в семье профессора Вильнюсского университета. Закончил Полоцкий кадетский корпус и курс обучения в Дворянском полку. Службу начал в 1851 г. в чине прапорщика в Лейб–гвардии Литовском полку. В 1853–1854 гг. участвовал в составе Дунайской армии в Крымской войне. В 1857 г. закончил Академию Генерального штаба, до 1864 г. служил в войсках и войсковых штабах.

Высочайшим указом в 1863 г. П. О. Бобровский был назначен состоять при военно–учебных заведениях для особых поручений с оставлением в Генеральном штабе. С этого времени он на долгое время был связан с реформой военного образования в рамках общей военной реформы, проводимой Д. А. Милютиным. Была организована двухуровневая система военного образования, в которой учреждение юнкерских училищ наряду с военными училищами занимало ключевое место. Это позволило повысить образовательный уровень лиц, производимых в офицеры и расширить социальную базу призываемых в армию в результате введения всеобщей воинской повинности.

Бобровский на практике в войсках мог убедиться в несовершенстве существовавшего до этого принципа подготовки офицеров непосредственно в полках из вольноопределяющихся и унтер–офицеров. Используя опыт организации юнкерских училищ, он написал фундаментальный труд «Юнкерские училища». В этой трехтомной монографии был дан исторический обзор деятельности и развития юнкерских училищ, основные Принципы военного воспитания и обучения в них, необходимые мероприятия по организации их хозяйственной деятельности и быта. Автор отмечал, что «полкам недоставало многих условий для доставления надлежащего образования офицерам, они не в состоянии дать и теперь всего того для достижения этой цели». Общее образование юнкеров имело первостепенное значение для качества их специальной подготовки. «Чем полнее и совершеннее общее образование, тем без сомнения легче прививаются те прикладные знания, тот запас специальных сведений, с которыми каждый начнет свою общественную деятельность». Такая позиция Павла Осиповича отражала важный этап военно–учебной реформы — организацию военных гимназий взамен кадетских корпусов, чем достигалось более углубленное изучение общеобразовательных дисциплин обучаемыми. Принципы военного воспитания в России и до военной реформы ставили во главу угла вопросы нравственного воспитания будущих офицеров. Продолжая эту традицию, П. О. Бобровский полагал, что «педагогика и здравый смысл не могут отделить понятие об обучении от понятия воспитания». По его мнению, «предметы долженствующие войти в состав учебного курса юнкерских училищ должны по своим качествам удовлетворять общечеловеческим и специальным требованиям и обнимать не только то, что пригодно для жизни и что пойдет в дело с первых дней службы, но и все то, чем обуславливается и от чего зависят успехи воспитания офицера, как человека». Высокие требования предъявлялись к воспитателям будущих офицеров. Каждый воспитатель должен был представлять нравственную норму, «дабы напоминать о нравственном законе молодому не созревшему человеку».