Борис Сичкин - Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума Страница 37

— Ну вот, сейчас номер заиграл.

Директор: - А мне как раз раньше больше нравилось.

Сталин гениально держал в страхе всю страну и полностью опроверг крылатое революционное утверждение "Всех не пересажаете!" Однажды Сталин, сам о том не подозревая, очень мне помог.

Московская областная филармония устраивала большой фестиваль искусств, и я должен был участвовать в нескольких номерах. Денег не было, и концерты были очень нужны. В первом концерте я делал номер Тирольский танец". После концерта директор областной филармонии Василий Васильевич Познанский подошел ко мне и сказал:

— Борис Михайлович, мне хвалили ваш номер, но, честно, мне он не очень понравился. В нем нет ни танца, ни смысла, так — дуракаваляние. Это не смешно, я бы даже сказал, пошло.

Я понял, что этот концерт — последний, и со жратвой намечаются серьезные перебои.

— Василь Василия, я полностью с вами согласен. Редко приходится встречать такого мастера, как вы, и я очень считаюсь с вашим мнением и доверяю вашему вкусу. Вы абсолютно правы. 'Тирольский танец" — это пошло, дешевка и сделан на низком профессиональном уровне. Я неоднократно говорил это художественному совету и настаивал на исключении этого номера из моего репертуара, но они ни в какую. Дело в том, что это самый любимый номер Иосифа Виссарионовича Сталина, и мне приходится эту, как вы правильно заметили, низкопробную пошлятину минимум три раза в месяц исполнять в Кремле. Обычно мы выступаем а Георгиевском зале, но бывает и просто на званом обеде для своих. На этом номере Сталин встает, аплодирует и усаживает меня рядом с собой за стол. Сейчас, слава Богу, я могу, сославшись на вас, попросить Сталина снять этот номер, и я уверен, что Иосиф Виссарионович, ознакомившись с мнением настоящего профессионала, директора областной филармонии Василия Васильевича Познанского, как мудрый человек поймет свое заблуждение.

Конец моей речи шел мимо сознания Василь Василича; глаза остекленели, мысленно он уже был в Магадане. Когда к нему чуть-чуть вернулся дар речи, он пролепетал:

— Борис Михайлович, какое у меня может быть мнение? Я видел номер из-за кулис, причем урывками. Мне говорили, что это прекрасный номер, и я не сомневаюсь, что это так, поскольку говорили люди с высоким художественным вкусом.

— Василь Василич, такому мастеру, как вы, достаточно одного взгляда, чтобы понять — что это такое. Это халтура, причем махровая, и может нравиться только людям далеким от искусства с неразвитым примитивным вкусом. Я объясню это Иосиф Виссарионовичу и не сомневаюсь, что Иосиф Виссарионович поймет, что его мнение — это всего лишь мнение рядового зрителя, а ваше — мнение профессионала.

— Борис Михайлович, зритель — наш судья! Я могу что-то недосмотреть, заблуждаться, а зритель — никогда! Я слышал из-за кулис восхищение зала, слышал овацию, которую устроили вам зрители. Борис Михайлович, народу нужен ваш номер! Я вас очень прошу, — тут он вытащил из кармана пачку нарядов на концерты и положил их мне в карман, — принять участие во всех концертах фестиваля. В ближайшее время намечается еще три фестиваля, и я просто не знаю, что мы будем делать без вашего номера. «Тирольский танец» - это то, что нужно зрителю!

На всех последующих концертах Познанский неизменно присутствовал на моем номере, громче всех аплодировал и восхищенно говорил, что в "Тирольском танце" я переплюнул Чарли Чаплина.

 На улице под нашими окнами группа негров затеяла скандал. Кричат, сплошной "фа к" и "мазерфака" Я говорю Емельяну, который ужинает около открытого окна на кухне:

— Емельян, уйди от окна, а то они сейчас, еще чего доброго, начнут стрелять; мы хоть и на шестом этаже, но вдруг шальная пуля.

Емельян прислушался.

— Да нет, они не ссорятся.

— А по какому поводу крик и дикий мат?

— Ну, один говорит: "Слушай, тебе не кажется, что пиво очень холодное?" Второй: "Да нет, вроде нормальное. А ты что, теплое пиво любишь?" "Ну, не то чтобы совсем теплое, но и не такое ледяное". "А мне нет, по мне в самый раз".

Правда, когда к нам в горах на озеро приезжают русские (не говоря уже о стиле общения в "центре одесского казачества", как охарактеризовал один иммигрант Брайтон-Бич), неграм делать нечего.

— Фима-а! — не своим голосом орет сидящий на берегу с удочкой. Птицы камнем падают вниз с разрывом сердца, мелкие зверьки забиваются в норы, а американцы в палатки и трейлеры, не сомневаясь, что приехала русская мафия, и начинаются разборки с применением не только легкого стрелкового оружия, но также гаубиц и минометов.

— Что, бля-ядь?! — орет в ответ отплывший от него на десять метров мудак а лодке.

— Ну ка-ак?

— Ни хуя-я!

— Так плыви на хуй сюда!

— А у тебя что, клюет?!

— Тоженихуя!

— Так на хуя?!

Попадаются, впрочем, опытные рыбаки, знающие, что на рыбалке шуметь нельзя. Ловит рыбу мужчина с двумя пацанами. Мальчишки галдят и кричат. — Я кому сказал — доунт скрим, блядь?!

Бывают и поэты. От озера к машине поднимаются один, назовем его Александр Сергеевич Пушкин, и второй, скажем, Лермонтов. По смыслу беседы ясно, что они забыли дома сетку для рыбалки, и вина за это лежит на Лермонтове.

— Да нет, ты что там, блядь, забудь! Без сетки ловля, блядь, хуйня! — патетически восклицает Александр Сергеевич. Михаил Юрьевич подходит к машине:

— Да вот она, блядина, тут! Чего пиздишь-то на меня?!

Так что не будем выискивать соломинку в чужом глазу.

Венгерско-советский фильм "Держись за облака" снимал режиссер, венгр по национальности, который очень ценил меня, как актера, и хотел, чтобы я сыграл главную роль. Я был занят на съемках другого фильма, у него не было времени ждать, и эту роль сыграл Андрей Мировнов, Тем не менее, когда я вернулся в Москву, и мы встретились, он сказал:

— Борис Михайлович, я не смог вас дождаться, но я для вас сохранил эпизод — это лучшее, что есть в фильме — и я уверен, вы его сыграете гениально. Вы — белый офицер; приходит вагон с коммунистами, их выводят из вагона, ставят к стенке, и вы из пулемета расстреливаете этих сволочей. Я это снимаю рапидом, они медленно, с искаженными лицами, падают, а вы все строчите, пока последняя из этих мразей не перестает корчиться.

У него было перекошено лицо, а в глазах такой огонь и такая ярость, что лучше него этот эпизод не смог бы сыграть никто.

Мне было трудно ему объяснить, что при тупой советской власти, сыграй я этот эпизод, я не только до конца жизни был бы невыездным, но вряд ли получил еще роль в кино, а он никак не мог понять, как же я отказался расстреливать коммунистов.

Тупость и хамство советских продавщиц стали нарицательными. Я спрашиваю в магазине: