Артем Драбкин - «Сапер ошибается один раз». Войска переднего края Страница 37

Я был назначен командиром отделения, в котором было всего пять человек. Батальон собирался вместе, только когда нашу дивизию отводили с передовой на отдых в тыл, а так все подразделения были приданы стрелковым полкам, и наш взвод, например, все время был задействован на участке 249-го стрелкового полка подполковника Лысенко.

— С дивизионной или полковой разведкой приходилось работать?

— Постоянно. Мне запомнился один эпизод в районе Городка. Разведка пошла за «языком», мы сделали им проход между двух озер в минном поле трофейных шпрингмин. Три разведчика ушли вперед и не вернулись, и стрельбы особой не было слышно. Уже рассветало, а разведчики не возвращаются. Приказа на отход мы не получали. По неписаному закону саперы должны оставаться на «нейтралке» до самого возвращения разведгруппы и, если поиск прошел «без шума», закрыть минами проход в поле и только после этого отползать к своим траншеям. Мы зарылись в снег на берегу озера и пролежали весь день, до наступления темноты. А мороз в этот день был градусов 20, у нас с собой не было ни крошки хлеба, ни грамма спирта, на задание мы пошли только в ватниках, прикрытых белыми маскхалатами. Вечером я послал одного сапера назад, он вернулся, передал нам приказ возвращаться. Мы поставили мины по прежним местам и поползли назад. В передовой траншее нам дали выпить, принесли горячую кашу, и тут один из офицеров, литовец, говорит другому: «Только наши литовцы могут такое выдержать!» Я не стал его поправлять, что со мной были только три еврея, пусть думает, что мы литовцы. Про невернувшуюся разведгруппу потом сказали, что они просто к немцам сами ушли, преднамеренный переход к врагу. Но так ли это?

— Отделение саперов находится на нейтральной полосе, занимается минированием и разминированием переднего края. К чему надо было быть всегда готовым?

— Немецкие минеры были очень изобретательными специалистами. Все время нас ждали новые сюрпризы. Нарываешься на связку противотанковых мин, а рядом присоединена шпрингмина.

Очень часто немцы минировали трупы, а в населенных пунктах вообще пиши пропало, все вокруг заминировано, начиная с дверных ручек и заканчивая солдатскими ранцами и брошенным на землю оружием. Например, наши захватывают село, видят оставленный склад — стоят штабеля ящиков с консервами или со шнапсом. И сколько ты солдату ни объясняй, что опасно что-либо трогать и надо подождать саперов, он, в горячке боя, обязательно схватит такой ящик, а штабель на «растяжке». Следует взрыв, и он, и все, кто рядом с ним, мгновенно отправляются к праотцам.

Или такой случай: врываются в большой штабной блиндаж, а на столе лежит карта, помеченная всякими значками. Короче, за такую карту можно сразу дырку для ордена на гимнастерке делать. У нас один ротный потянул за такую карту, и сразу весь блиндаж на воздух взлетел. Случайно остался в живых один боец, израненный и контуженный, который рассказал, как все было.

Поэтому приходилось быть все время начеку, требовалась максимальная концентрация внимания. Но все равно у саперов потери были немалыми на самоподрывах по неосторожности. Любая мина, которая по нашему опыту или предчувствию была поставлена на неизвлекаемость, обезвреживалась подрывом, старались не экспериментировать и не возиться. Просто подрывали. Но подобное было невозможно, когда ты делаешь проход для разведки или работаешь на «нейтралке» перед готовящейся атакой. Если что-то рванет, то немцы сразу всполошатся, фактор внезапности исчезнет и по вине неосторожного или неопытного сапера погибнут многие наши бойцы. Это мы понимали. Поэтому старались работать очень осторожно и грамотно, опыт был. Но даже мне, начинавшему свой путь минера-подрывника под Смоленском и Москвой в 1941 году и имевшему, дай бог каждому, боевой опыт, не все казалось простым. Попадались такие минные ловушки, что потом как вспомнишь, так оторопь брала: как не подорвался?

И следующий фактор, который обязательно присутствовал в нашей работе на нейтральной полосе — надо было быть очень внимательным, чтобы не попасть в руки немецкой разведки. Сапер в кромешной темноте делает проход, периодически в небо взлетают осветительные ракеты, стреляют немецкие пулеметчики из дежурных расчетов, одним словом, обычная картина на ночной передовой. Все внимание сосредоточено на минной опасности, а немцы тут как тут, сапер, считай, что сам к ним приполз… Если заметили — или перебьют из пулеметов, или постараются взять как «языка». Такое бывало. Немцы нас как-то обнаружили и пытались пулеметным огнем отсечь и взять в плен, но мы отбились и прорвались к своим.

Один раз ночью мы впятером ставили противотанковые мины на танкоопасном направлении и вдруг замечаем, что совсем рядом с нами пятеро немцев занимаются тем же делом. Завязалась перестрелка, но нам повезло больше, мы их перебили. Такая стычка для саперов на «нейтралке» — довольно типичный эпизод войны…

— Саперов отмечали наградами за участие в проведении разведпоисков?

— Мне трудно ответить точно. Мы не знали, за что нас представляют: за подготовку разведпоиска или за количество снятых мин. В Литовской дивизии еще до ранения я получил орден Отечественной войны, но мне не сказали, за какой конкретно эпизод я отмечен этим орденом.

— На каком языке общались в саперном батальоне?

— Все говорили по-русски, и все команды и приказы отдавались только на русском языке. Мы, евреи, уроженцы Виленского края, литовским языком владели слабо, считались «поляками», но мне хватило знания литовского языка, чтобы понять, когда один сержант-литовец сказал своему товарищу, показывая на нас кивком головы: «Смотри, сколько жидов еще живых осталось. Жаль, что немцы их всех недорезали…»

— Когда вас ранило во второй раз?

— Перед самым летним наступлением. Мы делали проходы в минных полях, нас обнаружили, начался артиллерийский обстрел, рядом разорвался снаряд, и меня накрыла темнота. Очнулся я уже в госпитале. Смотрю, а у меня правая нога отрезана по колено. Ампутировали, пока я лежал без сознания. Кроме этого, я получил множественные осколочные ранения, включая пару осколков в живот, и потерял слух… Санитарным поездом меня отправили в глубокий тыл, в Самарканд. В конце осени сорок четвертого года я потребовал выписать меня из госпиталя, протез я уже получил, раны зарубцевались, слух понемногу вернулся, и я уже смирился со своей судьбой инвалида, так зачем мне еще было оставаться в госпитале?

Как раз один из работников госпиталя, пожилой литовский еврей, получил разрешение на реэвакуцию на родину, и мне дали его в сопровождающие. Целый месяц на поездах мы добирались до Минска, а оттуда на попутных машинах до Вильнюса.