Михаил Шевченко - Избранное Страница 37

Сочиняет и сам верит в это.

С месяц Максим живет у бабушки Груни и дедушки Пети в Россоши. Приезжаем туда и мы с мамой. Страшно обрадовался. И сразу же:

— Папа, пойдем смотреть паровозики!

— Куда?

— Я знаю, папа. Пойдем! Там нас-то-я-щие! Нас-то-я-щие!..

До поездки в Россошь он видел только игрушечные паровозы.

Пришли к деду Семену. А у него в загородке две свиньи — Мариванна и Иван Иваныч. Рассматривает их с величайшим любопытством.

— Смотри! Да смотри же, папа, хвостики! Смотри, пятачок!.. А о чем они хрюкают?

Сам уже испачкался об ограду.

— О чем?.. — Я выждал время и стал фантазировать, о чем могут перехрюкиваться свинки. Сказал, что они, видимо, узнали в нем своего, так как у него грязные руки и он лезет куда попало. Очень похож малыш на них, этих чушек…

Максим прервал меня:

— Знаешь, папа… свинки сказали — хватит о них разговаривать.

И ушел от загородки.

С неделю как вернулись из Россоши домой. Собираемся гулять. Поторапливает маму.

— Ходим. Було ж врэмя тоби собратьця!..

Украинское в языке — это от дедушки Пети и бабушки Груни. Вот так внезапно и выдаст по-украински!

Учить бы его сейчас языкам.

Играю на гитаре. Долго смотрит. Видимо, ему кажется, что играть — простое дело.

— Пап, дай я…

Даю ему гитару. Трогает струны, прислушивается. И возвращает гитару мне.

— Я не уме-ею…

Смущенно так.

Вдоль Большой набережной отцветают осины. На асфальт падают сережки, прямо к нашим ногам.

— Папа, смотри, как похожи на гусениц.

Очень точное сравнение.

Мать вышла из кухни и машинально погасила там свет.

— Что же ты свет выключила? — закричал в темноте Максим.

— А что такого? — отозвалась Люда.

— Да здесь же… ребенок! — сказал сын.

Год четвертый

Не хочет ходить в детский сад. То и дело просит со слезами:

— Папа, не води меня туда! Папа!..

Расставаться с ним в детском саду — мука. Отдираешь его от себя. Плачет навзрыд. «Зачем же ты оставляешь меня здесь?!»

И вот снова.

— Не води меня в детсад!..

Слушая его, вспоминаю, как ему даже конфетки горькими были в детсаде. И объясняю, как взрослому:

— Мальчик, я не могу быть с тобой дома, хотя очень бы хотел. Я должен работать. Ты же любишь книжки, игрушки, ты любишь кататься на трамвайчике… Если я не буду работать, у тебя этого ничего не будет… Ты поговори с мамой. Пусть она побудет с тобой дома. Хоть немножко…

— Ты сам с ней поговори, — просит Максим.

— Почему?.. Ты и поговори, — советую я.

— Но ведь, папа… папа, она же меня не поймет, — срывающимся голосом отвечает Максим и разводит руками.

Принес ему книжку З. Александровой «Гибель Чапаева». Героя гражданской войны он давно знает из моих рассказов. Мы играем с ним «в Чапаева»: он, конечно, — Чапаев, я — Петька. Ползаем по полу, стреляем. Он то и дело восклицает: «Красиво идут, черти!.. Врешь, не возьмешь! Чапай никогда не отступал!»

Новую книжку читаем раз пять подряд. Попутно спрашивает: что за Урал-река? Почему Чапаев сказал — скрывайся на том берегу? Почему его убили? Почему его искали?

На все отвечаю. Молчит. Потом говорит:

— Папа, зачем говорить о гибели Чапаева?

— А почему же не говорить? Он же и правда погиб.

Тогда Максим — будто все уже давно обдумал:

— Надо, чтоб все люди жили и жили… И Чапаев тоже чтоб жил и жил!..

Часа через полтора ложимся спать. Пою ему лермонтовскую казачью колыбельную. Тяжело вздыхает:

— Папочка, как мне жаль Чапаева!..

Лежим. Все не засыпает. Пою тихо-тихо:

Провожать тебя я выйду,Ты махнешь рукой…Сколько горьких слез украдкойЯ в ту ночь пролью…

— Папа, а что такое «горьких слез украдкой»?

— Сын уйдет на войну, а мама его будет плакать одна, чтоб никто-никто не видел ее слез… чтоб другим не грустно было…

— Значит, когда я уйду в офицеры (Максим последнее время только и говорит об этом), моя мама тоже будет плакать?

— Может быть…

После паузы:

— Папа, ты скажи ей, что войны никогда не будет. Война есть только на картинках. Да вот в книжке про Чапаева…

Дай-то бог, думаю. Пою тихо-тихо:

Спи, пока забот не знаешь,Баюшки-баю…

Совсем маленькому Максиму делали уколы. Было, конечно, больно, и уже одно напоминание, что придет доктор, тетя в белом халате, вызывало у Максима страх. Доктора он увидел и в парикмахере. И не садился в кресло. Не давался стричься. Ни в какую. Целая канитель. Да еще с ревом.

Как же его стричь?

…Гуляем… Любимое занятие на прогулках — кататься на трамвае или автобусе.

Идем с ним к трамвайной остановке. По пути столбы и стены оклеены объявлениями об обмене квартир, о продаже сервантов, кресел и т. п.

Мне в голову приходит занятная мысль. На одном из столбов громко — чтоб Максим слышал — «читаю»: «Объявление. Мальчикам и девочкам, которые не ходят в парикмахерскую, запрещается кататься на трамваях и автобусах. Инспекция». Подходим к другому столбу — «чтение» в этом же духе. Фантазирую, а сам наблюдаю за Максимом.

Поворачиваем на улицу Свободы. Равняемся с парикмахерской. Вдруг Максим тянет меня туда, в парикмахерскую. Входим. Идет к гардеробу. Раздевается. В салоне спокойно садится в кресло.

Все идет как надо.

Выходим из парикмахерской.

— Папа, теперь мне разрешается кататься на трамвайчике?

— Конечно, — говорю. — Теперь можно, сынок!

И счастливые спешим на трамвай.

Начинает рассказывать что-нибудь.

— Когда я был маленьким… Папа, ты помнишь?..

— Папа, я уезжаю.

— Куда?

— В Лукино.

— Хорошо. Как же ты будешь ехать?

— Сначала я поеду на автобусе. Затем в метро. Затем на электричке, а потом пешком… Вот! — и сам доволен.

— А обратно как будешь ехать?

— Обратно?.. Пешком на станцию. Сяду в электричку. Потом в метро. А потом на автобусе. От метро «Еропорт».

Все правильно.

Не хочет одеваться.