Виктор Афанасьев - «Родного неба милый свет...» Страница 37

Этот элегический пейзаж — как бы укор Шаликову, в книге которого не было ничего подобного.

Андрей Тургенев писал Жуковскому с возмущением: «Ну уж, брат, путешествие Шаликова! я выходил из терпения. Козловский неистощимо нас забавил описанием самого путешественника и всех писателей чувствительной Москвы». Андрей прислал и свое новое стихотворение, которое снова привело в восторг и ужаснуло Жуковского — правдой, силой чувства, мрачностью:

Всех добрых дел твоих в заплатуЗлодеи очернят тебя.Врагу ты вверишься, как брату.И в пропасть ввергнешь сам себяВосстанешь, роком пораженный.Но слёз не будешь проливать;Безмолвной скорбью отягченный.Судьбу ты будешь проклинать;Потухнет в сердце чувства пламень.Погаснет жизни луч в очах,В груди носить ты будешь камень,И взор твой будет на гробах.

…В мае этого года Жуковский ненадолго приезжал в Москву — побывал у Прокоповича-Антонского, которому передал стихи для очередного выпуска альманаха «Утренняя заря», и прожил две недели у Карамзина в Свирлове. Карамзин уже тяготился журналом он мечтал о работе над историей России. В Свирлове Карамзин и Жуковский сблизились теснее. После «Сельского кладбища» Карамзин стал считать Жуковского лучшим московским стихотворцем.

Обойдя книжные магазины на Никольской и на Кузнецком мосту, встретившись с Мерзляковым и Воейковым, которые собирались ехать на лето в рязанскую деревню Воейкова, уладив свои дела с «господами книжниками» Поповым и Бекетовым, Жуковский поспешил в Мишенское. Он полюбил одинокую, тихую работу среди природы. В Мишенском он принялся за продолжение «Дон Кишота» и за свою собственную повесть, задуманную им во вкусе Флорианова «Вильгельма Телля», — за «Вадима Новгородского», которого обещал Карамзину для «Вестника Европы».

В середине июля Жуковский получил письмо от Ивана Петровича Тургенева, Предчувствуя недоброе, распечатал, выхватил взглядом из середины: «…занемог покойный от простуды… болезнь страшная и крутая… похитила ево у нас»… Умер Андрей! Жуковский плакал, читая дальше, слёзы капали на бумагу: «Лечил лучший медик государев… А мой цвет увял в лучшую пору! Скосила его жестокая смерть!»

«Не думал и не хочу утешать вас, — отвечал Ивану Петровичу Жуковский. — Я слишком чувствую свою и вашу потерю… Что делать! Моё сердце разрывается… Он так был достоин жизни! За что мы наказаны его потерею? Теперь, признаюсь, жизнь для меня утратила большую часть своей прелести; большая часть надежд моих исчезла. Мысль об нем была соединена в душе моей со всеми понятиями о щастии!»

Вместе с письмом послал он Ивану Петровичу элегию «На смерть Андрея Тургенева».

Сраженный горем старик оставил службу — вышел в отставку, купил дом в Петроверигском переулке на Маросейке и поселился там.

Александру Тургеневу Жуковский писал об Андрее: «Он был бы моим руководцем, которому бы я готов был даже покориться; он бы оживлял меня своим энтузиазмом».

Жуковский написал Мерзлякову в деревню, тот примчался в Москву и навестил Ивана Петровича, потом писал в ответ: «Ивану Петровичу стало гораздо лучше… Он говорил со мною об Андрее Ив. очень трогательно, сказывал, что от тебя получил письмо, но не знает, когда ты сюда приедешь. В самом деле, для чего ты так долго медлишь в деревне? Можно ли так долго с нами расставаться!»

Мерзляков узнал подробности кончины Андрея: «Ах, он умер очень тяжело… Он первоначально простудился, быв вымочен дождем. Пришедши домой, уснул в мокром мундире, которого поутру на другой день не могли уже снять. Этого мало: в полдень ел он мороженое и вдобавок не позвал к себе хорошего доктора с начала; ггосле это уже было поздно; горячка с пятнами окончила жизнь такого человека, который должен был пережить всех нас».

К своему уже оконченному «Вадиму Новгородскому» Жуковский прибавил вступление — поэму в прозе, реквием, плач о друге. «О ты, незабвенный! — восклицает он. — Ты, увядший в цвете лет, как увядает лилия, прелестная, благовонная! где следы твои в сем мире? Жизнь твоя улетела, как туман утренний, озлащенный сиянием солнца… Где мой товарищ на пути неизвестном? Где друг мой, с которым я шел рука в руку, без робости, без трепета… Всё исчезло! Никогда, никогда не встретимся в сем мире… Я, несчастный, я, разлученный с тобою в решительный час сей — не слыхал твоих стонов, не облегчил борения твоего с смертию; не зрел, как посыпалась земля на безвременный гроб твой и навеки тебя сокрыла!»

Карамзин, печатая повесть в «Вестнике Европы», сопроводил это место примечанием: «Сия трогательная дань горестной дружбы принесена автором памяти Андрея Ивановича Тургенева, недавно умершего молодого человека редких достоинств».

5

Мерзляков писал Жуковскому: «Карамзин не будет уже на следующий год издавать „Вестника“. Книгопродавцы, опасаясь остаться без журнала, хотят поручить многим то, что он делал один. Они уговаривают меня взяться за это. Но мои обстоятельства совсем не такие, чтобы всегда быть в струне… Не хочешь ли ты? Мне поручено тебя спросить от этом. Отвечай поскорее или приезжай сам».

Но Карамзин рекомендовал книгопродавцам в редакторы стихотворца Панкратия Сумарокова,[56] который нуждался в помощи. Сумароков в Тобольске издавал «Журнал исторический» и «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», а в Туле — уже в 1802–1803 годах — «Журнал приятного, любопытного и забавного чтения». Карамзин знал его с юности — они в молодости вместе служили в Преображенском полку.

С помощью близкого ко двору Михаила Муравьева, поэта, попечителя Московского университета, Карамзин добился звания государственного историографа и ежегодного пособия для работы над историей России. И хотя это пособие было в два раза меньше, чем доход, приносимый ему журналом, Карамзин был доволен. Тот же Муравьев помог ему получить разрешение брать на дом книги, рукописи и документы из всех монастырских библиотек, а главное — из архива Коллегии иностранных дел. Много книг присылал ему из Петербурга сам Муравьев. Мусин-Пушкин, Бутурлин, Бантыш-Каменский и Бекетов предоставили в его распоряжение свои собственные богатейшие библиотеки.[57] «Десять обществ, — писал Карамзин, — не сделают того, что сделает один человек, совершенно посвятивший себя историческим предметам».

В начале 1804 года Карамзин женился во второй раз — на побочной дочери князя Андрея Ивановича Вяземского Екатерине Андреевне Колывановой — и почти весь год работал теперь в подмосковном имении Вяземских Остафьеве близ Подольска. Здесь у него сложился твердый распорядок дня. Сюда приезжали к нему друзья, не раз бывал и Жуковский.