Леонид Самутин - Я был власовцем Страница 38

5

Отдел пропаганды был организован – нужна была и какая-то деятельность с его стороны. Точилову нравилось выступать с лекциями и докладами, и он охотно взял на себя эту обязанность, мне же поручил организацию клуба. Собственно клуб, при бродячей жизни Дружины, организовать так и не пришлось, но библиотеку я создал. Пригодилась тут и старая любовь к книгам, и умение их находить. Во время походов по деревням и селам я скупал, где удавалось, за хлеб, сахар, мыло и другие подобные предметы у населения книги дореволюционных и советских изданий. С майором Андрусенко, нашим начпродом, старым сувалковцем, Точилов договорился, и тот подбрасывал нам со своего склада некоторое количество продуктов, нужных для подобных закупочных операций. Немецкого цензора надо мной приставлено не было, и я не отсортировывал книги по их содержанию: русские и зарубежные классики стояли вперемежку с советскими писателями. Точилов поворчал немного, но согласился со мной, что наши люди должны читать то, к чему они привыкли, если мы не хотим потерять доверие в их глазах.

Другой моей обязанностью было доставание газет на русском языке, а это представляло в то время немалые трудности. Местные газетенки, печатавшиеся в Смоленске и Могилеве, были настолько беспардонно пронемецкими, лакейски услужливыми, что в них только язык и был русским, больше же – ничего. Нам с Точиловым противно было самим их в руки брать, не только что «воспитывать» на них наших людей. Берлинское «Новое слово» официально не была разрешена для распространения ее среди добровольцев, и приходилось нарушать запрет, доставая ее и давая читать желающим, но и она лучше местных газет была только в отношении культуры языка, литературности – там печатались Тэффи, Шмелев, Бунин и другие эмигрантские знаменитости. Но по направлению она мало чем отличалась от местных газетенок, разве что не было такого откровенного пресмыкательства перед немцами. Лишь с появлением специального издания, предназначенного прямо для нас, – газеты «Доброволец», подписываемой Жиленковым, генерал-лейтенантом, как главным редактором, снабжение печатным периодическим словом стало легче. Эта газета заговорила с нами языком, который нам больше нравился и был при тогдашних наших настроениях нами приемлем. Главной особенностью этой новой газеты было то, что она умела говорить и писать между строк, давать напечатанным словам еще и другой смысл, который мы легко угадывали с нашей привычкой к эзоповому языку, выработанной нами еще дома, на советской родине.

Гиль ловко уводил Дружину от прямых действий в полном составе против крупных партизанских сил. Что это было – «политика» на всякий случай, или нежелание рисковать? Не думаю, чтобы он просто жалел людей – слишком холодный, черствый и расчетливый человек он был, чтобы руководствоваться такими чувствами. Мы с Точиловым быстро поняли эту тактику и, не сговариваясь друг с другом, одобрили ее. И сделали из этого вывод – пропаганду, направленную прямо на разжигание ненависти к партизанам, нам вести не следует – мы и обходили эту тему, благо над нами по-прежнему никого не было.

Однако отдельные подразделения Дружины во время самостоятельных действий вступали в непосредственные боевые контакты с партизанами. Так, помню об очень серьезной схватке нашей офицерской роты, встретившейся с целым партизанским соединением, неправильно оценившей обстановку и напавшей на партизан. Очень скоро рота была оттеснена на деревенское кладбище, окружена и только ценой больших потерь вырвалась из кольца окружения. Там погиб, прикрывая с пулеметом отступавших, один лейтенант, Саша Попов, геолог из Москвы, певун, гитарист, знаток поэзии, с которым у меня только что начала складываться хорошая дружба. Это была какая-то невезучая рота. Всего за три недели до этого злополучного боя один взвод этой роты, ехавший на трех машинах по лесной дороге, нарвался на искусно устроенную партизанскую засаду, был обстрелян на ходу из двух ручных пулеметов и винтовок и понес большие потери убитыми и ранеными. И все-таки нельзя было не видеть, что во многих случаях, действуй партизаны более решительно и умело, они могли бы достигать значительно больших успехов в борьбе со своими противниками, в том числе и с нами. Такая засада, например, была устроена всего одна, тогда как не составляло ничего невозможного делать их чаще. Снимать с постов охрану полотна также можно было сравнительно нетрудно, при наличии решительности, разумеется.

И все-таки партизаны изловчились нанести нам очень чувствительный удар – опять по той же офицерской роте.

После того злополучного боя на кладбище, когда рота еле-еле унесла ноги из партизанского окружения – а могла и не унести, если бы те действовали решительнее, – ее отвели на отдых и на пополнение на охрану моста через Друть на дороге Могилев – Бобруйск. Там ее и доконали партизаны, но не уничтожением, а уводом. Это место, где стояла рота, было отрезано от штаба, и мы с Точиловым там даже ни разу не успели побывать, а за это время – всего-то недели три, не более – партизаны сумели наладить личные контакты, распропагандировали всех, подговорили перебить немцев, охранявших мост, и перейти всем составом к ним. В ночь на 25 ноября это и случилось. И мост взорвали!

Это была очень крупная неприятность для Гиля, но он с ловкостью уладил с немцами и этот явный провал. Одно время мы с Точиловым подумывали, не обвиноватил бы он нас за то, что мы там ни разу не были, никакой пропаганды в роте не вели, ничего не противопоставили разлагающей работе партизан. Но Гилю и в голову не пришло винить нас.

Вместе с этой ротой ушел в партизаны и мой дружок, старший лейтенант Артеменко. Еще раньше другой наш товарищ по охране польского имения под Парчевом, капитан Игнатенко, командовавший взводом в одной из рот, ушел к партизанам самостоятельно, прихватив с собой своего ординарца. Все меньше оставалось сувалковцев.

Вообще, переходы в партизаны отдельных людей были делом довольно обычным. Меня удивляло, что переходят мало. При той безыдейности, в которую мы оказались погружены, можно было бы не удивляться и полному развалу. Впрочем, в свое время и он наступил.

6

Наступил новый, 1943 год. Еще не проветрились головы с новогоднего похмелья, как получаем приказ покинуть Быхов и двинуться к Бобруйску. Весь январь, февраль и начало марта провели в движении. По замыслу немцев мы должны были по мере движения громить партизан, очищать от них те местности, где будем проходить. Но вот диво – партизан не было. То есть они, конечно, были, только мы их не видели. Целый месяц мы двигались вдоль старой западной границы на юг, выйдя на нее западнее Минска, якобы преследуя партизанское соединение, с которым так за все время ни одного контакта и не произошло. После полуторамесячных мотаний нас остановили в Слуцке, и целый месяц еще мы жили там на казарменном положении, и там пришлось всем нам пережить неприятные минуты.