Семен Резник - Мечников Страница 38

Он понимал, что это конец, но еще раз войти к ней не решился…

И когда заколоченный гроб с глухим стуком опускали в могилу, его на кладбище не было…

Хоронить Людмилу он был не в силах.

Вместе с сестрой Людмилы Надеждой Васильевной Илья Ильич возвращался через Португалию и Испанию и остановился у брата в Женеве. Дорожные приключения несколько развеяли молодого вдовца; рассказывая о них, он заметно оживлялся. Но от близких не ускользнула его глубокая подавленность. Воспаление глаз, постоянно мучившее Илью Ильича, настолько обострилось, что он целыми днями сидел в темной комнате наедине со своими думами.

Не прошло и четырех с половиной лет, как он, во фраке, за которым пришлось в последнюю минуту бежать в университет, и она, в лиловом платье и черной бархатной кофте, стояли перед алтарем… Неполных четыре с половиной года, большая часть которых прошла в разлуке…

Он думал, что любовь необходима ему в трудные минуты невзгод, что в обычной спокойной жизни она не нужна, как зонт в ясную погоду. Но оказалось, что обычная спокойная жизнь лишена без любви всякого значения…

Она ушла. Она освободила его…

Но к чему ему эта свобода?..

Чтобы одного за другим терять близких?

Неужели он обречен пережить смерть матери? Отца, сестры, братьев?.. Он самый младший в семье, и вполне возможно, что умрет последним… (Илья Ильич не знал, что действительно переживет всех родных и не без некоторой гордости за свою простоквашу будет говорить об этом.)

Наука?.. Можно сколько угодно твердить: наука, прогресс, человечество… Но не слишком ли академична та наука, которой он себя посвятил? Кого она спасла, сделала счастливым, кому вернула дорогих и близких?..

Да и много ли он наоткрывает, сидя в темной комнате и испытывая нестерпимую резь в воспаленных глазах?..

Неумолимое время твердыми челюстями перемалывает год за годом. Ему уже двадцать восемь. А что хорошего он видел в жизни? И что хорошего можно от нее ожидать? Так стоит ли цепляться за те три-четыре десятка лет, на которые он еще вправе рассчитывать; за те три-четыре десятка лет, которые уже поданы под разными соусами на пиршеский стол монотонно жующего времени… Не лучше ли разом запихнуть их в ненасытную пасть?..

В кармане Мечников обнаружил коробочку с морфием, машинально захваченную при отъезде с Мадейры.

Он решил, что это судьба…

Без колебаний отправил он содержимое коробочки в рот. Лег на диван. Стал ждать, когда это начнется…

Страха не было. Только легкое любопытство… Как же оно происходит?..

Он закрыл глаза.

Тело стало как будто легче; его охватила сладкая истома… Странно, но это даже приятно!.. Сейчас. Немного терпения — и все. Все…

Вдруг к горлу подкатил тошнотворный комок. Он попытался проглотить его, но не смог. И тут его стало рвать… Прибежали Надежда Васильевна, Лев Ильич, жена Льва Ильича Ольга Ростиславовна.

Послали за доктором.

…Доктор сказал, что опасности нет: доза морфия оказалась слишком большой и вызвала рвоту прежде, чем яд успел всосаться в кровь…

Но смерть и теперь, после того, как он так решительно шагнул ей навстречу и только по какой-то немыслимой случайности, словно поскользнувшись в последнюю секунду, не сумел переступить черту, — она и теперь нисколько его не страшила. Жутко было от другой мысли: что придется влачить это пустое, бесцельное существование еще долгие-долгие годы…

Илья Ильич принял горячую ванну, затем облился ледяной водой и в легком костюме вышел на продуваемый холодным ветром берег Роны Воспаление легких должно было сделать то, что не удалось ему при помощи морфия…

Он шел вдоль одетой в гранит набережной и рассеянно водил по сторонам воспаленными глазами… Над водой кружилось множество бабочек… Это были фингоны, но издали ему показалось, что это поденки. Много-много позднее, работая над «Этюдами о природе человека», создавая оптимистическую философию, Мечников приведет в пример поденок как существ, умирающих естественной смертью. Они устроены таким образом, что, «сделав дело», то есть отложив яйца, умирают без какой-либо посторонней причины, в силу самой своей природы, ибо органы питания у них неразвиты, и смерть от истощения к ним приходит независимо от того, имеется ли вокруг достаточно пищи или нет… Сейчас же в его голове мелькнула мысль: как объяснить возникновение этих насекомых с точки зрения дарвиновской концепции отбора? Между ними ведь нет борьбы за существование…

То была не просто мысль — то было спасение…

Увлекшись внезапно возникшей проблемой, он не заметил, как ускорил шаг, как забыл о бренности и бессмысленности своего существования…

Да, у него было нечто, что стоило больше жизни и что вопреки всем теориям наполняло жизнь смыслом…

Надо ли описывать отчаяние Эмилии Львовны, когда он, пугающе равнодушный ко всему на свете, явился в Панасовку…

Потом Илья Ильич поехал к Федоровичам. Сказал, что хочет перебраться в Москву, чтобы работать для их семьи. Федоровичи, разумеется, отказались.

Он изнывал от тоски, опустошенности, безделья. Посвятить себя заботам о близких покойной жены — в этом он пытался обрести хоть какую-то точку опоры.

Но пока Илья Ильич сам нуждался в заботах. Он, которого привыкли видеть всегда либо над микроскопом, либо за книгой, он, умудрявшийся читать в обществе, за чаем или обедом и при этом участвовать в разговоре, все еще не в состоянии был взяться за какое-нибудь серьезное дело. Зайдя как-то утром в его затемненную комнату, Надежда Васильевна увидела, что пол вокруг него усыпан мелко нарезанной бумагой; в руках он держал ножницы… «Вот какое занятие нашел он себе!» — восклицает она.

Когда становилось совсем невмоготу, Мечников вспоминал то сладостное ощущение, которое испытал в Женеве, когда, приняв яд, лежал с закрытыми глазами на диване в ожидании скорого конца.

Морфий на какое-то время стал его единственным утешителем. Трудно сказать, к чему бы это привело, если бы однажды он опять не принял слишком большую дозу, так что жизнь его вновь оказалась в опасности. Оправившись, Мечников выбросил все запасы пагубного зелья и твердо решил никогда больше не прикасаться к нему.

«Он уехал в Калмыцкие степи, — заключает Надежда Васильевна, — с целью антропологических изысканий. Его печальный облик часто рисовался мне среди этих степей».

Конечно, то было стремление хоть чем-то себя занять. Хоть как-то отвлечься. Хоть к чему-нибудь приспособить свои больные, но жадные до наблюдений глаза…

Интерес Ильи Ильича к развитию беспозвоночных нисколько не ослабел. Он доказал это во время своего второго путешествия в Калмыцкие степи, когда в районе Маныча увидел небольшие древесные посадки и под корой подгнивших стволов обнаружил яйца многоножек… Он собрал их, сложил в банку, тщательно завязал и помчался в Астрахань — раздобыть микроскоп. За четыре дня пути яйца погибли, но Илья Ильич нашел еще одну рощицу, в ней снова собрал яйца, довез их до Астрахани и «левым, менее больным глазом» проследил «главные черты истории развития» многоножек. А вернувшись в Одессу, отложил на целый год антропологические материалы, статью же о многоножках написал немедленно. Она датирована сентябрем 1874 года.