Джордж Кеннан - Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана Страница 38

«Будучи в Ираке, я имел случай поразмышлять о русско-польском вопросе. Это и понятно, ведь как человек, склонный к аналитическому мышлению, я не мог не понимать, что этот вопрос не раз возникнет в период моего пребывания в Москве, мешая развитию советско-американских отношений. Факт есть факт: для миллионов людей в нашей стране эта проблема остается пробным камнем в смысле желания России проводить гуманную и достойную политику, направленную на сотрудничество в Европе. Если желание есть, значит, у России и США есть и перспективы для развития плодотворного сотрудничества. Если же нет – то англосаксонским странам остается только поделить Западную Европу на сферы влияния и установить с Россией нейтральные отношения. Я понимаю, что сложность ситуации определяется в первую очередь не территориальными проблемами, а вопросом о польском правительстве. Советское правительство само для себя осложнило ситуацию в этом вопросе. Разумные люди понимают, что в настоящее время политика советского правительства, имеющая огромное значение для будущего всей Европы, не должна быть поставлена под сомнение из-за ошибок в прошлом, сделанных какими-то группами или лицами внутри советского правительства. Думаю, что польское правительство сможет также понять это обстоятельство в настоящее время. Существующие в России требования полного прекращения деятельности польского правительства и ликвидации его документов могут служить интересам определенных групп внутри советского правительства, ответственных за ошибки в прошлом. Они не служат интересам советского правительства или советского народа в целом. Ведь если свести деятельность польского правительства на нет, то люди, в нем работавшие, составят ядро польской эмиграции, которая годами будет вести пропаганду о предполагаемых эксцессах русских властей в отношении поляков в период действия русско-германского пакта о ненападении. Если же будет достигнуто разумное соглашение именно с этим правительством, что не обязательно связано с решением каких-то территориальных проблем, то данное польское правительство отнесется с пониманием к ошибкам, имевшим место в прошлом. При настоящем же курсе все будущее международных отношений России окажется под вопросом».

В конце июня 1944 года Советская армия вступила на территории, которые и советское правительство признавало польскими. Вместо того чтобы дать возможность правительству в изгнании создать там какую-то гражданскую администрацию, советское правительство утвердило на освобожденной территории в Люблине Польский коммунистический комитет, который теперь превратился в Польский комитет национального освобождения.

Правительство в изгнании не могло не тревожиться по поводу такого оборота событий. Теперь и правительства стран Запада не могли не уделять внимания этой проблеме. Когда глава лондонского польского правительства Станислав Миколайчик встречался с Рузвельтом, тот, как и Черчилль, уговаривал польского премьера встретиться со Сталиным. Последний неохотно согласился на эту встречу. 27 июля Миколайчик вылетел в Москву, и в тот же день советские газеты объявили о заключении договора между советским правительством и Польским комитетом национального освобождения, согласно которому этому комитету передавалось «полное управление всеми гражданскими делами» во всех освобожденных советскими войсками районах. Это означало, что Сталин не собирается предоставлять правительству в изгнании никаких полномочий на территориях, контролируемых Красной армией.

Накануне опубликования указанного договора посол сообщил мне о предстоящем визите Миколайчика и спросил, должны ли мы дать какую-либо телеграмму в Вашингтон по поводу ситуации, связанной с этим визитом. На следующее утро, прочтя в газетах об этом договоре с Люблинскими поляками, как стали называть Комитет национального освобождения, я кратко изложил свои взгляды на создавшееся положение и передал эту записку послу. Я дал следующее объяснение, почему едва ли возможно согласие между правительством в изгнании и люблинской группой:

«1. Русские достигли беспрецедентных успехов в военной области. Они уверены, что смогут без особых затруднений уладить дела в Восточной Европе, и вряд ли сделают значительные уступки полякам или нам.

2. Миколайчика пригласили в Москву лишь по настоянию англичан. В лучшем случае Сталин примет польского премьера при условии установления контакта с поляками, контролируемыми Москвой. Это означает, что Сталин не заинтересован в данном визите и ничего не ждет от него.

3. В Москве дали понять, что реорганизация Лондонского польского правительства – предварительное условие нормализации русско-польских отношений. Такой реорганизации не произошло.

4. Новый Польский комитет национального освобождения уже занял враждебную позицию в отношении правительства в изгнании, и по соображениям престижа эта позиция едва ли может быть изменена».

Я также отметил, что Миколайчик может рассчитывать не больше чем на пост в новом польском правительстве, которое будет состоять в основном из членов Комитета освобождения и просоветских поляков за границей, таких, как Оскар Ланге. Это возможно лишь при условии разрыва Миколайчика со многими нынешними товарищами по изгнанию, включая президента и Соснковского.

По вопросу о границах я заметил, что они будут, очевидно, определены в соответствии с политическими и стратегическими соображениями Москвы, при использовании этнической формулы, содержащейся в манифесте Польского комитета национального освобождения, а это предполагает значительную свободу толкований.

Я не ставил вопроса об эксцессах русских властей в период действия советско-германского пакта о ненападении. Союзники не хотели заниматься проблемой действий советского правительства в этот период. К тому же примерно в это время посол отправил кого-то из личных помощников вместе с группой иностранных журналистов в Катынь, так как их пригласили туда для осмотра захоронений советские власти, желая доказать, что офицеров убили немцы. Со мной по этому вопросу никто не советовался. Поэтому я, по крайней мере в официальной корреспонденции, последовал правилу молчания в делах, которые касались сомнительных вопросов.

Я считал дело Миколайчика проигранным, поэтому испытывал неловкость при контактах с его людьми в Москве. Я рассматривал их как обреченных представителей обреченного режима, но было бы слишком жестоко сказать им об этом; к тому же такие мои высказывания, если бы на них обратили внимание советские власти, могли бы вызвать у них сомнения в целесообразности моего пребывания в Москве. В начале августа я изложил некоторые из своих наблюдений в связи с визитом Миколайчика: