Иван Стаднюк - Меч над Москвой Страница 39

Полковник Лизюков лично руководил переправой. Впрочем, сказать "руководил" - будет не совсем точно. Он жестоко диктовал всем свою волю тем, кто проезжал через наплавной мост, саперам, днем и ночью чинившим его, зенитным батареям, которым приходилось вести огонь не только по самолетам, но и по прорывавшимся к переправе немецким танкам, и всем тем, кто сгрудился на дороге и на берегу Днепра. Крутолобый, с облысевшей головой, глаза с прищуром, лицо добродушное, на котором выделялся широкий, мясистый нос, - весь внешний облик полковника вязался и не вязался с непостижимостью его характера. Он, этот характер, проявлялся то в бурных всплесках гнева, то в увещевательных или укоряющих интонациях, когда наводил порядок на въездных путях на наплавной мост или когда появлялся у места наведения запасного моста ниже по течению Днепра.

Генерал Чумаков узнал полковника Лизюкова по голосу, когда тот проходил мимо их санитарного автобуса, уже долго стоявшего в застопорившейся колонне машин и повозок. Лизюков кого-то грозно отчитывал за какую-то провинность, и Федор Ксенофонтович громко позвал его:

- Александр Ильич! Это ты?!

Лизюков заглянул в автобус и не сразу узнал Чумакова, хотя судьба не единожды сводила их в академических аудиториях и на всякого рода сборах и совещаниях. Когда-то на краткосрочных курсах их особенно сблизило знание немецкого языка, но Лизюков, будучи сыном одаренного сельского учителя из Белоруссии, владел еще французским и немного английским, чем немало гордился.

И когда он признал Чумакова, тут же, без лишних слов, строго спросил:

- Ходить можешь?

Федор Ксенофонтович, конечно, смог бы при чьей-нибудь помощи пройти несколько сот метров. Но, когда заметил, как настороженно замкнулись на нем взгляды всех раненых, находившихся в автобусе, ответил:

- Не могу, Александр Ильич. Отяжелел я...

- Тогда мы тебя на носилках перетащим в одну из передних машин... Иначе настоишься...

- Спасибо, Саша, не надо. Я уж как-нибудь со своей компанией буду терпеть...

- Черт упрямый! - беззлобно ругнулся Лизюков. - Ладно, что-нибудь придумаем. - И удалился.

Через десяток минут к их автобусу подошел, неровно тарахтя мотором, тракторишко какой-то странной марки; его чумазый водитель в пропитанном соляркой комбинезоне соединил металлическим тросом автобус со своим железным конем, и они общими усилиями (трактора и автобуса) сползли на кочковатую болотистую обочину дороги и медленно потянулись к въезду на переправу. Здесь их встретил со своими людьми полковник Лизюков.

Встав на откидную подножку автобуса, полковник спросил в открытую дверь:

- Федор, что там происходит?

- Наводи больше переправ и строй подъездные пути, - суховато ответил Чумаков. - Если со стороны Ярцева, Рославля и еще откуда-нибудь наши немедленно не нанесут удары по смоленской группировке немцев, то через твои переправы, я полагаю, будут пробиваться армии Лукина, Курочкина и частично Конева... А это, сам понимаешь, хлынут тысячи... Плюс артиллерия, тягачи, автотранспорт...

- Да немцы и сейчас напирают, чтоб перехватить нашу горловину, сказал Лизюков. Затем раздраженно спросил: - А из чего строить мосты?!

- Хотя бы из домов, - не раздумывая сказал Федор Ксенофонтович. - Вон сколько дерева!

- Вчера мне местные бабы предложили разбирать их дома... Многие уже и барахло перетащили в землянки на огородах. Но дома из хлипкого материала сваи мне нужны.

- Готовь хоть плоты и пешеходные мостики! Все сгодится!

На этом они и расстались, не предчувствуя, что это была их последняя встреча.

Вскоре "санитарка" оказалась за Днепром. И это было вовремя: в раскрытую дверь автобуса раненые видели, что над переправой появилась очередная группа "юнкерсов", выстраиваясь в карусель для бомбежки моста и зенитных батарей. Зенитчики, прикрывавшие переправу, тоже вступили в дело: в небе вокруг бомбардировщиков стали вспыхивать черные облачка разрывов снарядов.

До Дорогобужа добрались без особых препятствий. Ориентируясь по фанерным указателям-стрелкам с подписями "ППГ", что означало - "Походный полевой госпиталь", подъехали к двухэтажному кирпичному зданию. Но автобус с ранеными не пропустили даже на территорию двора - госпиталь был переполнен. Дежурный вра,ч, протиснувшись в автобус, опытным взглядом окинул раненых и приказал двоим своим санитарам снять носилки со старшим лейтенантом, губы которого кроваво пенились, а изо рта рвался надсадный хрип. Сопровождавшей автобус рыжеволосой санитарке - молоденькой девчонке приказал получить в госпитальной аптеке медикаменты, бинты и следовать с автобусом вплоть до Вязьмы, свернув, однако, на север, к магистрали Минск Москва, где дорога была получше.

Долог июльский день, особенно когда его небо без устали грозит бомбами и пулями всем обитающим на земле, охваченной военными заботами. Солнце было еще высоко, когда санитарный автобус, дымя по Минской шоссейной магистрали, приблизился к повороту на Вязьму. Здесь его остановил "медицинский маяк" боец с красным флажком в руке. Неподалеку от этого места, в кювете, догорали останки двух грузовиков, разбомбленных несколько часов назад; воздух от этого был удушливым: пахло взрывчаткой, сгоревшей масляной краской и еще чем-то ядовито-приторным, вызывавшим тошноту и резь в глазах. Рядом у дороги группа красноармейцев сталкивала в яму убитую лошадь; двое тащили ее за ноги, а двое подваживали ломом спинной хребет. Лошадь упала в яму, заурчав утробой, и тут же на нее посыпалась земля, сбрасываемая лопатами.

Вся эта картина с догоравшими машинами и погребением убитой лошади хорошо была видна в раскрытую дверь автобуса Федору Ксенофонтовичу, и он подумал о том, что война слишком глубоко вклинилась в глубь России, везде густо посеяв тяжкую беду.

Причина остановки автобуса никому не была ясна, и раненые забеспокоились: в автобусе наступило сторожкое безмолвие. Вдруг в дверь заглянул военный, судя по петлицам, медик, лицо которого на фоне солнечного неба показалось всем черной маской.

- Генералы, старшие командиры и отяжелевшие раненые есть в машине? строго спросил он у вышедшей из автобуса рыжеволосой санитарки.

- Есть генерал-майор, - с некоторой гордостью ответила санитарка. Ранение у него средней степени, но уже пора на операционный стол.

- Самостоятельно выйти можете, товарищ генерал? - полуприказным, но предупредительным тоном спросил военврач третьего ранга; медик был именно в таком звании, как потом разглядел Федор Ксенофонтович.

- Зачем? - удивился генерал Чумаков, тем не менее осторожно поднялся со своего места, стараясь не сдвинуть повязок на ранах.