Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену Страница 4

Крупными военными инженерами стали и другие мои институтские друзья: Афонин Владимир Павлович, Захаров Николай Михайлович, Иванов Владимир Данилович, Полухин Иван Иванович, Сорокин Юрий Николаевич, Володин Николай Иванович, Молчанов Евгений Иванович, Смирнов Николай Григорьевич. Прослужив в армии офицерами и уйдя из неё с высокими воинскими званиями, они обеспечили себе, своим детям и даже внукам неплохие материальные условиями жизни. Мне и нескольким моим новым знакомым дали ордера на проживание в «привилегированном» общежитии «Дом-коммуна» (который мы переиначили в «Дом коммуны»), располагавшемся относительно недалеко от института. Почти всем предстояло жить вдвоем в малюсенькой комнате, которую мы называли кабиной. Соседом мне определили симпатичного юношу из поселка Глухово (под городом Ногинск) Сергея Илюшина, с которым мы сразу же подружились.

Глава III

…Что же представляло собой студенческое общежитие Дом коммуны?

Он был построен в 1930–1933 годах по проекту архитектора И. С. Николаева (1901–1979) в стиле конструктивизма, архитектурные принципы которого сформулированы французским архитектором Ш. Ле Корбюзье (1887–1965). В этом доме впервые в отечественной практике были применены стальной и железобетонный каркасы, безбалочные перекрытия, горизонтальные окна, верхний свет, опора здания на столбы, плоская кровля. Все окна в комнатах были с двойными рамами, благодаря чему между наружным и внутренним стеклами можно было в холодное время хранить продукты. Свет из всех «кабин» (днем от солнца и ночью от электролампы) проходил в коридор сквозь окрашенные белилами стекла задней стенки комнат. Таким образом, в коридоре до самой ночи не требовалось дополнительного освещения. Электрические розетки имелись не во всех комнатах, поэтому в патрон электролампы, висевшей на потолке, вставляли «жулик» – черный эбонитовый патрон, имевший сбоку дырки, куда вставляли вилку со шнуром.

Стенки кабин не были хорошо звукоизолированы, что сильно мешало при выполнении домашних заданий. По обеим стенкам кабины стояли металлические кровати с матрацем, а между ними располагался узкий письменный стол. У окна перед каждой кроватью (или за нею) имелась тумбочка для продуктов и разных приборов, а на ней – небольшая этажерка с книгами, баночкой чернил, предметами личной гигиены. Одежду и полотенце вешали на стенку. Под кровать ставили чемодан и обувь (лишь у некоторых студентов были домашние тапочки). Убирались в комнате сами жильцы. Постельное бельё меняли примерно раз в месяц жильцы, получая его на специальном складе.

Бывали случаи, когда нам досаждали клопы, с которыми мы боролись, но без большого успеха. В летнее время из-за них приходилось иногда уходить со своей постелью, чтобы ночевать на полу балкона или на плоской крыше семиэтажного северного корпуса. Зимой нам нередко приходилось мерзнуть и надевать на себя пальто и укрываться им в постели, так как теплых одеял нам не давали.

В летнее время, когда студенты разъезжались на каникулы, в общежитии проводили косметический ремонт с переналадкой отопительных батарей и покраской полов и стен.

В полуподвальном этаже поперечного здания находился небольшой с наклонным полом зал со сценой, где вечерами и в выходные дни демонстрировались кинокартины, устраивались популярные лекции, проходили спектакли, концерты и собрания. Мы покупали 20-копеечные билеты, которые нередко искусно мастерили сами и ловко «всучивали» не очень внимательному контролеру.

По утрам и нередко по вечерам мы с соседом пили чай, как правило, с куском черного и иногда белого хлеба, намазанного очень тонким слоем соленого сливочного масла и покрытого пластинкой дешевой колбасы. На обед в столовых и особенно в нашем общежитии уходило много времени, так как приходилось выстаивать длиннейшую очередь к кассе, а затем ждать официантку. В Москве я впервые в жизни поел винегрет и овощной салат, борщ и окрошку, а из вторых блюд – котлеты, шницель, гуляш и азу. Сливочное масло и колбаса у нас в деревне были редкостью. При посещении кинотеатра мы иногда позволяли себе съесть порцию мороженого или выпить ситро (лимонад) и крайне редко кружку или бутылку пива. Не могу не отметить, что в довоенные годы в нашем общежитии редко кто из студентов пил водку, а я впервые употребил ее в ноябре 1940 года, когда провожал служить в армию своего двоюродного брата Александра Наперсткина.

К столовой Дома коммуны примыкал большой холл с искусственными пальмами. По выходным и праздничным дням этот холл использовали как танцевальный зал. Обычно танцевали под радиолу или играл наш институтский духовой оркестр. На танцах бывало много студенток из соседнего общежития Московского текстильного института, а также из дальних вузов – медицинских, педагогических и других, где преобладали девушки.

За холлом находился огромный спортивный зал со сценой, роялем и спортивным инвентарем. Здесь сдавали также нормы на значки ГТО первой и второй ступеней и работали разные спортивные кружки. В спортивном зале одно время работала и школа танцев. Иногда в спортивном зале проходили большие концерты, в которых принимали участие известные в те времена артисты и композиторы, включая И. О. Дунаевского. Там я слушал Вадима Козина, Изабеллу Юрьеву, Клавдию Шульженко, Ирму Яунзем, С. Я. Лемешева, И. С. Козловского, М. Д. Михайлова, Н. А. Обухову, О. В. Ковалеву и многих других певиц и певцов, как эстрадных, так и оперных и исполнявших народные песни. Но почему-то до сих пор особо помню пение эстрадной певицы Тарской, которой аккомпанировал на рояле композитор Фурман. Довелось увидеть и услышать там же великих драматических артистов В. И. Качалова, Игоря Ильинского и других. Хорошо запомнил молодого тогда поэта Алексея Суркова.

До войны из-за необходимости постоянно экономить деньги мне, к сожалению, пришлось лишь по одному разу посетить Большой и Малый театры. А в других театрах и консерватории я не был вообще. В Большом театре осенью 1939 года я слушал оперу Мусоргского «Хованщина», но не менее интересным для меня было само посещение театра. Я хорошо запомнил дату первого посещения Малого театра – 11 мая 1939 года, так как в тот день по радио объявили, что разбились два знаменитых летчика – Герои Советского Союза Анатолий Серов и Полина Осипенко.

Чего мне тогда не хватало, так это, пожалуй, хотя бы минимального внимания со стороны… девушек-сверстниц. Я был не в состоянии купить женщине цветы, пригласить её в кино или театр. Успеху у женщин мешали еще отсутствие хорошей одежды и обуви, неумение танцевать, а в основном – полное отсутствие опыта общения с прекрасным полом. На своем курсе я заглядывался на рослую, чуть курносую блондинку – русскую немку Людмилу Вегеле, учившуюся в группе металловедов-термистов. В то время я не смел заговорить с нею, но к концу её жизни (в 1989 году) мы с ней подружились. Оказалось, что в годы войны ей пришлось пострадать из-за своего немецкого происхождения, хотя она даже не знала немецкого языка.

Я часто вспоминаю теплые компании, собиравшиеся в чьей-либо комнате, где на двух кроватях и одном стуле усаживались до 10 ребят, а иногда и девчат, где рассказывали различные истории и анекдоты, читали и слушали стихи (в том числе даже запрещенные нецензурные И. С. Баркова), обсуждали важные политические и государственные проблемы, международные, театральные и иные события, иногда выясняли что-либо оставшееся непонятым на лекциях и при чтении учебников, организовывали коллективные чаепития и всей компанией съедали продукты, присланные родителями. Не поделиться ими с товарищами считалось у нас очень скверным поступком.

Бывали у нас музыкальные «посиделки»: пели и играли на гитаре, мандолине, балалайке и даже скрипке и на трубе. Многие из песен и мелодий были услышаны мною впервые и произвели на меня потрясающее впечатление.

Глава IV

В свой первый день пребывания в общежитии я застал в своей комнате компанию из нескольких ребят и одной девушки – студентки Инны Зильберман. Им, подыгрывая себе на гитаре, пел романсы, цыганские и блатные песни мой сосед Сергей. Компания почти не обратила внимания на меня, так как в это время зачарованно слушала певца. Положив чемодан под кровать, я сразу же увлекся пением, пораженный новыми для меня песнями, так как у себя на родине их не слышал. После 23-х часов в дверь громко постучал и вошёл староста корпуса, приказавший нам немедленно разойтись. Гости ушли, мы с соседом потушили свет и крепко уснули. Так с 29 августа 1938 года я начал свою жизнь в Москве. На следующий день, проснувшись рано, умывшись и кое-как позавтракав захваченной еще из дома деревенской пищей (черным хлебом, чувашской колбасой «шортан») и запив её сырой водой из водопроводного крана, я отправился проведать своих земляков, работавших на строительстве автосборочного завода «КИМ» (будущего автозавода им. Ленинского комсомола, или «Москвич»).