Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии Страница 4

Венгрия

Самойлов Давид Абрамович

СИГЛИГЕТВ той Венгрии, куда мое везеньеМеня так осторожно привело,Чтоб я забыл на время угрызеньяИ мною совершаемое зло,В том Сиглигете возле Балатона,В том парке, огороженном стеной,Где горлинки воркуют монотонно, —Мое смятенье спорит с тишиной.Мне кажется, что вы – оживший образТой тишины, что вы ее родня.Не потому ли каждая подробность,Любое слово мучают меня.И даже, может быть, разноязычьеНе угнетает в этой тишине,Ведь не людская речь, а пенье птичьеНужней сегодня было вам и мне.

Городницкий Александр Моисеевич

БУДАПЕШТ-56Танк горит на перекрёстке улиц,Расстреляв последние снаряды,В дымном жаре, в орудийном гуле,У разбитой им же баррикады.На его броне дымится краскаНе от немцем сброшенной фугаски,Не на волжском вздыбленном песке, —Труп студента, детская коляска,И обрывок флага на штыке.Где и как, когда случилось этоВ самый первый распроклятый раз?Над казармой прежние портреты,И приказ – по-прежнему приказ.Разгребая жар чужой руками,Принеся восстанию беду,Парни с комсомольскими значкамиУмирают в огненном чаду.Их могилу не укроют лавры,Лишь листок уронит на пол мать, —Извещение, что «смертью храбрых»,«Смертью храбрых», – что ещё ей знать?Как там встретят весть, что не вернулись, —Закусив губу или навзрыд?Танк горит на перекрёстке улиц, —Хорошо, что этот танк горит!

Германия

Тютчев Фёдор Иванович

ВЕСЕННЯЯ ГРОЗАЛюблю грозу в начале мая,Когда весенний, первый гром,как бы резвяся и играя,Грохочет в небе голубом.

Гремят раскаты молодые,Вот дождик брызнул, пыль летит,Повисли перлы дождевые,И солнце нити золотит.

С горы бежит поток проворный,В лесу не молкнет птичий гам,И гам лесной и шум нагорный —Все вторит весело громам.

Ты скажешь: ветреная Геба,Кормя Зевесова орла,Громокипящий кубок с неба,Смеясь, на землю пролила.

* * *Зима недаром злится,Прошла её пора —Весна в окно стучитсяИ гонит со двора.И всё засуетилось,Всё нудит Зиму вон —И жаворонки в небеУж подняли трезвон.Зима еще хлопочетИ на Весну ворчит.Та ей в глаза хохочетИ пуще лишь шумит…Взбесилась ведьма злаяИ, снегу захватя,Пустила, убегая,В прекрасное дитя…Весне и горя мало:Умылася в снегуИ лишь румяней сталаНаперекор врагу.

Набоков Владимир Владимирович

БЕРЛИНСКАЯ ВЕСНАНищетою необычнойна чужбине дорожу.Утром в ратуше кирпичнойза конторкой не сижу.Где я только не шатаюсьв пустоте весенних дней!И к подруге возвращаюсьвсе позднее и поздней.В полумраке стул заденуи, нащупывая свет,так растопаюсь, что в стенустукнет яростно сосед.Утром он наполовинуоткрывать окно привык,чтобы высунуть перину,как малиновый язык.Утром музыкант бродячийдвор наполнит до краевпри участии горячейсуматохи воробьев.Понимают, слава Богу,что всему я предпочтудикую мою дорогу,золотую нищету.

Цветаева Марина Ивановна

БЕРЛИНУДождь убаюкивает боль.Под ливни опускающихся ставеньСплю. Вздрагивающих асфальтов вдольКопыта – как рукоплесканья.Поздравствовалось – и слилось.В оставленности златозарнойНад сказочнейшим из сиротствВы смилостивились, казармы!

Ходасевич Владислав Фелицианович

БЕРЛИНСКОЕЧто ж? От озноба и простуды —Горячий грог или коньяк.Здесь музыка, и звон посуды,И лиловатый полумрак.

А там, за толстым и огромнымОтполированным стеклом,Как бы в аквариуме темном,В аквариуме голубом —

Многоочитые трамваиПлывут между подводных лип,Как электрические стаиСветящихся ленивых рыб.

И там, скользя в ночную гнилость,На толще чуждого стеклаВ вагонных окнах отразиласьПоверхность моего стола, —

И, проникая в жизнь чужую,Вдруг с отвращеньем узнаюОтрубленную, неживую,Ночную голову мою.

Пастернак Борис Леонидович

МАРБУРГЯ вздрагивал. Я загорался и гас.Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —Но поздно, я сдрейфил, и вот мне – отказ.Как жаль ее слез! Я святого блаженней.Я вышел на площадь. Я мог быть сочтенВторично родившимся. Каждая малостьЖила и, не ставя меня ни во что,B прощальном значеньи своем подымалась.Плитняк раскалялся, и улицы лобБыл смугл, и на небо глядел исподлобьяБулыжник, и ветер, как лодочник, гребПо лицам. И все это были подобья.Но, как бы то ни было, я избегалИх взглядов. Я не замечал их приветствий.Я знать ничего не хотел из богатств.Я вон вырывался, чтоб не разреветься.Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,Был невыносим мне. Он крался бок о бокИ думал: «Ребячья зазноба. За ним,К несчастью, придется присматривать в оба».«Шагни, и еще раз», – твердил мне инстинкт,И вел меня мудро, как старый схоластик,Чрез девственный, непроходимый тростникНагретых деревьев, сирени и страсти.«Научишься шагом, а после хоть в бег», —Твердил он, и новое солнце с зенитаСмотрело, как сызнова учат ходьбеТуземца планеты на новой планиде.Одних это все ослепляло. Другим —Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.Копались цыплята в кустах георгин,Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.Плыла черепица, и полдень смотрел,Не смаргивая, на кровли. А в МарбургеКто, громко свища, мастерил самострел,Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.Желтел, облака пожирая, песок.Предгрозье играло бровями кустарника.И небо спекалось, упав на кусокКровоостанавливающей арники.В тот день всю тебя, от гребенок до ног,Как трагик в провинции драму Шекспирову,Носил я с собою и знал назубок,Шатался по городу и репетировал.Когда я упал пред тобой, охвативТуман этот, лед этот, эту поверхность(Как ты хороша!) – этот вихрь духоты —О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.

Тут жил Мартин Лютер. Там – братья Гримм.Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.И все это помнит и тянется к ним.Все – живо. И все это тоже – подобья.О, нити любви! Улови, перейми.Но как ты громаден, обезьяний,Когда над надмирными жизни дверьми,Как равный, читаешь свое описанье!Когда-то под рыцарским этим гнездомЧума полыхала. А нынешний жупел —Насупленный лязг и полет поездовИз жарко, как ульи, курящихся дупел.Нет, я не пойду туда завтра. Отказ —Полнее прощанья. Bсе ясно. Мы квиты.Да и оторвусь ли от газа, от касс, —Что будет со мною, старинные плиты?Повсюду портпледы разложит туман,И в обе оконницы вставят по месяцу.Тоска пассажиркой скользнет по томамИ с книжкою на оттоманке поместится.Чего же я трушу? Bедь я, как грамматику,Бессонницу знаю. Стрясется – спасут.Рассудок? Но он – как луна для лунатика.Мы в дружбе, но я не его сосуд.Ведь ночи играть садятся в шахматыСо мной на лунном паркетном полу,Акацией пахнет, и окна распахнуты,И страсть, как свидетель, седеет в углу.И тополь – король. Я играю с бессонницей.И ферзь – соловей. Я тянусь к соловью.И ночь побеждает, фигуры сторонятся,Я белое утро в лицо узнаю.

Глинка Фёдор Николаевич

РЕЙН И МОСКВА(отрывок)

Я унесен прекрасною мечтой,И в воздухе душисто-тиховейном,В стране, где грозд янтарно-золотой,Я узнаю себя над Рейном.В его стекле так тихи небеса!Его брега – расписанные рамки.Бегут по нем рядами паруса,Глядят в него береговые замки,И эхо гор разносит голоса!Старинные мне слышатся напевы,У пристаней кипит народ,По виноградникам порхает хоровод,И слышу я, поют про старый Реин девы.

«Наш Рейн, наш Рейн красив и богат!Над Рейном блестят города!И с башнями замки, и много палат,И сладкая в Рейне вода!..

И пурпуром блещут на Рейне брега:То наш дорогой виноград,И шелком одеты при Рейне луга:Наш реинский берег – Германии сад!И славится дева на Рейне красой,И юноша смотрит бодрей!О, мчись же, наш Рейн, серебрясь полосой,До синих, до синих морей!..»

Одоевцева Ирина Владимировна

Угли краснели в камине,В комнате стало темно…Всё это было в Берлине,Всё это было давно.

И никогда я не знала,Что у него за дела,Сам он расспрашивал мало,Спрашивать я не могла.

Вечно любовь и тревога…Страшно мне? Нет, ничего,Ночью просила я Бога,Чтоб не убили его.

И уезжая кататьсяВ автомобиле, одна,Я не могла улыбатьсяВстречным друзьям из окна.

Городницкий Александр Моисеевич

В Баварии летней, близ города славного Мюних,Мы в доме немецком гостили в начале июня.Там сад колыхался в оконном, до пола, стекле,Дразня сочетанием красок, пронзительно светлых,И фогельхен утром кричали приветливо с веток:«Вставайте, бездельники, – завтрак уже на столе».

Плыл благовест тихий от мачты недальнего шпица.Алела нарядно на крышах крутых черепица,Над сбитыми сливками белых по-южному стен.Хозяин в войну был десантником, но, слава Богу,Под Лугой сломал при ночном приземлении ногу,А после во Франции сдался союзникам в плен.

Он строил потом водосбросы, туннели, плотины, —Его окружают знакомые с детства картиныУ жизни в конце, понемногу сходящей на нет.Австрийские Альпы парят вдалеке невесомо,По радио внук исполняет концерт Мендельсона,Упругими пальцами нежно сжимая кларнет.

И хмель обретает брожение солнца на склонахНад быстрым Изаром, у вод его светло-зелёных,Вокруг навевая счастливый и медленный сон.И можно ли думать о грянувшей здесь катострофеПод дивные запахи этого свежего кофеИ тихую музыку? Слава тебе, Мендельсон!

ГЕРМАНИЯЭтот вид из вагонных открывшийся окон,Этой зелени пышной насыщенный цвет!Что Германия больше понравилась БлокуЧем Италия, в том непонятного нет.Школьных лет предваряя былые вопросы,Заготовил ответы любой поворот.Здесь когда-то поход начинал Барбаросса,Карл Великий на Майне отыскивал брод.Меж руинами замков, у ног Лорелеи,Безмятежного Рейна струится вода.Почему её так обожали евреиИ себе на беду приезжали сюда?Вслед за этим в золу обратившимся хоромВосславляю и я то пространство, в которомТо гравюра мелькает, то яркий лубок,Где над кёльнским растаявшим в небе соборомОбитает в тумане невидимый Бог.Меж Висбаденом, Марбургом и Гейдельбергом,Всем блокадным сомненьям моим вопреки,Возникают великие тени и меркнутПод навязчивый шёпот знакомой строки.Триста лет состояли мы в брачном союзе,То враждуя, то снова друг друга любя.Не напрасно немецкой медлительной музеЛомоносов и Тютчев вверяли себя,Белокурых невест подводя к аналою,И в итоге недавней войны МировойСтали русские парни немецкой землёю,А солдаты немецкие – русской землёй.Неслучайно во времени нашем капризномНачинается новых братаний пора,И марксизм-сталинизм обнялись с гитлеризмом,Воплощая в веках завещанье Петра.Никогда не изжить этот горестный опыт,Императоров наших остзейскую кровь,То окно, что когда-то пробито в Европу,Неизбывную эту любовь.

БРОНЗОВЫЙ ГЕЙНЕБронзовый Гейне на ратушной площади Гамбурга,Сумрачный гений германский, похожий на Гамлета,Стынущий молча у края холодных морей.Видят туристы глазами, до слёз умилёнными,Что не сгорел с остальными шестью миллионамиЭтот случайно избегнувший казни еврей.

Бронзовый Гейне над облаком гари ли, смога ли,Напоминающий обликом скорбного ГоголяВ скверике пыльном напротив Арбатских ворот.Благоговейно субботами и воскресеньямиБюргеры здесь собираются целыми семьями, —Непредсказуем грядущего дня поворот.

Бронзовый Гейне, из ямы с отбросами вынутый,Сброшенный раз с пьедестала и снова воздвигнутый,Пахнущий дымом своих уничтоженных книг,Пусть отличаются наши родные наречия,Радуюсь этой, такой неожиданной встрече я,Единокровный поклонник твой и ученик.

Бронзовый Гейне на площади шумного Гамбурга.Рюмка рейнвейна над узкой портовою дамбою,Голод блокады, ушедших друзей имена,Контур Европы над жёлтою школьной указкою,Черный сугроб под пробитой немецкою каскою,«Traurigen Monat November», родная страна.

Бронзовый Гейне, грустящий на площади Гамбурга, —Томик стихов в переводах, мне помнится, Вайнберга,Послевоенный лежащий в руинах Большой.Малая Невка, лесистый ли Гарц, Лорелея ли, —Что за мечты мы в мальчишеском сердце лелеяли,К странам чужим прирастая незрелой душой?

Бронзовый Гейне, что зябко под ветром сутулится,Не переменишь рождением данную улицу,Город и век, ни в Германии, ни на Руси.Так повелось со времён Перуна или Одина.Что же поделаешь, если свобода и Родина —Две несовместные вещи – проси не проси?

ГАМБУРГМеня ностальгия опять донимает, когдаСвоё отражение в узком увижу каналеНа фоне домов и готических шпилей. Едва лиЯ видел их прежде, впервые попавший сюда.

Возможно мой предок в забытые нынче года,Сбежав из Испании при инквизиторском сыске,В чулках с башмаками, в коротких штанах по-хасидски,Стоял на мосту, и его отражала вода.

В музее диаспоры есть в Тель-Авиве разделС путями миграции. Там оказавшись, вначалеЯ, помнится, долго на карту цветную глядел,Стараясь понять, отчего мне всё снятся ночами

Не город восточный, сводящий приезжих с ума,Не жёлтые горы отчизны моей азиатской,А тёмный канал, островерхие эти дома,И низкое небо, покрытое шаровой краской.

ШТУТГАРТБыл и я когда-то юн и безус,Да не понится теперь ничего.В этом городе повешен был Зюс,Эта площадь носит имя его.Был у герцога он правой рукой,Всех правителей окрестных мудрей,В стороне германской власти такойНи один не добивался еврей.

Не жалея ни богатства, ни сил,Став легендою далёких времен,Многих женщин он немецких любил,И за это был в итоге казнён.Я прочел это полвека назад,У завешенного сидя окна,А за стенкой замерзал Ленинград,А за стенкой бушевала война.

Скажет каждый, у кого ни спрошу,В этом городе повешен был Зюс.Отчего же я здесь вольно дышу,А в Россию возвращаться боюсь?Я сегодня, вспоминая о нем,Путь к спасению последний отверг,Там где солнечным восходят виномВиноградники земли Вюртемберг

Кедрин Дмитрий Борисович

СТАРАЯ ГЕРМАНИЯГде он теперь, этот домик ветхий,Зяблик, поющий в плетеной клетке,Красный шиповник на свежей веткеИ золотистые косы Гретхен?Пела гитара на старом Рейне,Бурши читали стихи в кофейне,Кутая горло платком пуховым,У клавикордов сидел Бетховен.Думал ли он, что под каждой крышейНемцами будут пугать детишек?

Голландия