Лев Горфункель - Серая мышка, которая всего боялась Страница 4

Вскоре у бабушки с новым мужем родилась еще одна дочка – Наташа, сестра мамы.

Мама вспоминала, что в детстве она (мама) была плаксой, часто плакала «и уходила из дома, даже в темноту (хотя очень ее боялась), на скамеечку соседнего дома, а папа приходил уговаривать меня простить обидчика (это, как правило, была сестра) и вернуться»3. Вот такая вот была ее сестра Наташа, которая обижала ее, напоминая ей, что она, мама, «неродная» (за что ей попадало от отца нещадно), и которая впоследствии стала маме самой близкой подругой на всю жизнь. Мама рассказывала, что Наташа была смелее ее, даже критиковала своих родителей, упрекая их в том, что они, по ее мнению, чего-то там недодают, то ли игрушек, то ли платьев, а она, мама, всегда была трусихой и довольствовалась тем, что есть.

Мамины родители воспитывали своих детей в строгости и скромности, под девизом «„Я“ – последняя буква в алфавите». Девиз, кстати, оказался очень даже живучим – я отлично помню, как нам в школе некоторые учителя именно с помощью этого девиза объясняли наше место в этой жизни. Мамины родители всегда ставили на первое место работу и общество, а личное – всегда на потом. При этом не баловать детей было для них таким же естественным выбором. Я уже рассказал про любовь тети Наташи ко всему в горошек. Другим примером такого подхода может быть, например, история с куклами, которых дедушка привез своим дочерям из Москвы. «Это были настоящие большие куклы с закрывающимися глазами! Нам разрешали играть с ними только по праздникам». Неприятное чувство посетило меня после прочтения этих строк. «Вот что за родители – ну, купили детям куклы, так дайте им наиграться, радости лишней не бывает, почему надо ограничивать „только по праздникам“?!» – справедливо негодовал я про себя. Но тут же вспомнил, что как раз недавно мы купили младшему сыну его мечту – такой компьютер, который позволяет играть в какие-то там хорошие игры. И тут же определили ему – только по субботам и воскресеньям. Нет, конечно, это мы из благих побуждений, ведь в будние дни надо учиться и вообще не перебарщивать с этими компьютерами, все хорошо в меру… Эх, так и ходим поколениями по одному и тому же кругу.

По воспоминаниям мамы, она сама себе в детстве не нравилась: «…белобрысая, курносый нос, на нем веснушки, лицо круглое (а не продолговатое, оно – идеал!), ростом меньше большинства ровесников. И когда в детстве окружающие говорили маме или няне, что я очень симпатичная девочка, я удивлялась, не верила, считала, что это насмешка или просто неправда – для успокоения». Это, видимо, то, что мама назвала «серая мышка».

Тут я с мамой категорически не согласен, когда смотрю на ее фото в молодости, то вижу, что она была очень привлекательной девушкой. Думаю, мамино недовольство собой было субъективным: зашкаливавшая скромность, воспитанная в ней родителями, просто лишила ее возможности радоваться себе – какой бы она ни была. Такое воспитание было в духе того времени, да я и в своем детстве это еще помню, просто не всем родителям удавалось это вбить в голову детей так крепко. Но мамины родители были способные воспитатели – они смогли, в первую очередь своим собственным примером. Бабушка (мамина мама) всегда ставила профессиональную и общественную работу выше личных и семейных вопросов, включая детей.

В школе мама училась на отлично и всегда получала грамоты. Любила общественную работу, участвовала в художественной самодеятельности. С удивлением я узнал из маминых воспоминаний, что она, оказывается, еще и училась музыке, но бросила. Я уже знал к этому времени, что у отца в детстве обнаружили абсолютный музыкальный слух и хотели учить игре на скрипке, но он тоже не захотел. Удивило все это меня потому, что мои родители впоследствии отдали меня в музыкальную школу и три года (!) заставляли меня туда ходить. Я тоже впоследствии бросил и теперь знаю, что это наследственное.

Во второй половине тридцатых годов в городе начались аресты, арестовали маминого дядю – отца Юры – Соломона Львовича. Дядя Соломон был лучшим врачом в городе, его знали и уважали все жители, но это его, конечно, не спасло. Об аресте рассказала няня Юры, Дуняша, она прибежала в дом маминых родителей и рассказала, как это было: грубо и страшно. В городе поселился страх, и его мама впоследствии вспоминала как одно из самых тяжелых испытаний в ее жизни. Дядя Соломон отсидел почти десять лет, вернулся совершенно больной, неузнаваемый. «Ничего не осталось от уверенного, веселого, остроумного папы», – писал дядя Юра. Так начались потери, которые продолжились и дальше: позднее в Бабьем Яру фашистами были расстреляны мамины тети – Рахиль и Фира.

В тридцать девятом году семья переехала на Дальний Восток. Официальной версией такого переезда было то, что дедушка Алеша (мамин новый отец) решил откликнуться на призыв партии и поехать укреплять Дальний восток. И только в семидесятых годах мамин брат Виктор (он родился позднее описываемых событий) рассказал, что он знает от отца, что реальной причиной было уехать подальше от наполненного страхом города.

Сейчас, оценивая все эти события, я думаю, какой же дедушка Алеша молодец, что совершил этот шаг. Я представляю, как это было непросто: оставить все и поехать в неизвестность, да еще с двумя детьми и беременной женой (бабушка ждала третьего ребенка – им как раз и был Виктор), в такую даль. Он всю семью спас не только от жизни в страхе, но и от смерти – когда в Гжатск пришли фашисты, они убили маминого дядю (другие родственники успели уехать) и сожгли дом.

На Дальнем Востоке дедушку сразу назначили директором школы. «Квартиру дали прямо в здании школы (такой был порядок), зато впервые в нашей жизни – вода и туалет не на улице!» Современной молодежи-то никак уже не представить радость от туалета не во дворе, они же не понимают, что такое туалет на улице, да еще зимой. Ну, попытаюсь помочь: представьте, что вы выехали на природу, а вайфай берет только в лесу, где полно комаров.

Шла борьба с неграмотностью, и маму прикрепили к двум прачкам, которых она прямо там, в прачечной, учила читать и писать. В пятом классе маму наградили путевкой в пионерский лагерь, из которого она сбежала через три дня, как она сама объясняла, она «ужасно домашняя, тоска заела, ночью спать не могла». Родители возмутились тем, что мама вернулась, но спасла сестра Наташа – поехала вместо нее, так что путевка не пропала. Как позднее написала мама: «Всю жизнь она проявляла мобильность, поэтому узнала мир, а я „клуша“ и раб привычек». Тетя Наташа действительно узнала мир в полном смысле этого слова – она впоследствии вышла замуж за дядю Франтишка, гражданина Чехословакии, и уехала жить в Прагу, ее муж был геологом, ездил по всему миру и возил с собой семью. Я расскажу об этом дальше, не так все это было просто в те времена.

Там же, во Владивостоке, мама вступила в комсомол. Она до сих пор помнит, как, возвращаясь домой с билетом, боялась, что его отнимут, и поэтому шла посередине улицы, зажав его в ладонях. Кто конкретно мог отнять билет – идеологический враг или завистник, пытающийся проникнуть в комсомол, я не знаю. Но в который раз восхищаюсь этим поколением – насколько же у них все было по-настоящему! Кто сегодня так искренне верит в каждый свой шаг?

К этому времени уже родился мамин брат, Витя. У него было плохое здоровье, нужно было хорошее питание, молоко. Всего этого во Владивостоке не было, вернуться было нельзя, шла война. И тут дедушка опять совершил смелый шаг – перевелся в рыбацкий поселок под названием Тафуин там же, на Дальнем Востоке. В Тафуине было более развито частное сельское хозяйство, можно было найти молоко, сметану и другие нужные продукты, в первую очередь рыбу. Рыбу ловили в море прямо ведрами, вялили на чердаке. «Рыба и рыбный запах пронизывали все: воздух, землю (удобряли ее рыбными отходами), все овощи, мясо (кормили животных рыбной едой). До сих пор у меня двойственное отношение к рыбе: спасла нас в войну, польза несомненная… Но запах до сих пор отталкивает».

Большие трудности были с водой. «За питьевой водой (из чистого колодца) были большие очереди из ведер. Мы с сестрой по дороге в школу ставили свое ведро, на одной из перемен выбегали (по очереди), чтобы подвинуть… а после уроков бежали домой переодеться и идти за водой – нам полагалось четыре ведра на семью. Но их сначала надо было набрать: в колодце был родник, между камней вода сочилась понемногу, доставали консервной банкой на один литр, привязанной к веревке длиной в четыре метра, то есть чтобы набрать четыре ведра, надо было черпать тридцать шесть раз! И нести до дома около пятисот метров в гору (местность там неравнинная), в общем, на добывание питья у нас уходило не менее двух-трех часов, еще нужно было принести четыре ведра для хозяйственных нужд из другого колодца, где много воды болотистой, это еще в километре от дома. Дрова тоже требовали немалых усилий и времени, топили печи углем, но для разжигания их нужны дрова, примерно два килограмма ежедневно. Леса нет, а лишь кустарники высотой в два метра в шести-восьми километрах от нашего поселка. Я, как старшая, ходила с группой одноклассников один раз в неделю. Это приятно – веселое общение, но и тяжело – несли вязанки на плечах по девять-десять килограмм. А как тяжело было со стиркой – руками на доске большое постельное белье, воду экономить, гладили тяжелым утюгом, который нагревали углями! Но все надо было успевать, преодолевать».