Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания Страница 4

«В черные ямы-тени…»

В черные ямы-тени,Знаю, не провалюсь.В лапы воров-привидений,Знаю, не попадусь.И огоньком приветнымСветит мне память свиданья,Делая незаметнымПройденное расстоянье.

«Незабвенной бессонницей ночь дорога…»

Незабвенной бессонницей ночь дорога.В шуме ветра, в назойливом звоне цикадОтпылала заря и ушла в берега,И волна за волной откатилась назад.Предо мной все, чем полон полуночный сад,—Вздохи ветра и звезды в просветах аллей,И трепещущей тканью стихов и цикад —Образ твой в голубой полумгле.

«Но ты реальна, и слишком даже…»

Но ты реальна, и слишком даже,А голос твой просто груб,И слово, родящее столько миражей,Так редко слетает с губ.Предусмотрительная, сухая.Трезвый и ясный взор.Пошлостью благоухаетЗадушевнейший разговор.Детским этюдом в четыре рукиПоказалось мне все, что было.Может быть, лучше, что мы далеки,И разлука вовремя наступила.

«Жизнь моя лежит еще вчерне…»

Жизнь моя лежит еще вчерне.Может быть, и все ее тревогиТолько для того, чтобы вернейИх, созрев, оставить у дороги.

«Ей дали порядковый номер. Сполна…»

Ей дали порядковый номер. Сполна,По титулам называя,Парадно ее именуют — ВойнаВторая, Отечественная, Мировая,И люди словно привыкли к ней,Томясь повседневной бедой и славой,Как ожиданием (столько дней!)В вокзальной сумятице и суетнеЗадержавшегося состава.

РОКОВАЯ ЧАША

Война! Секирой над головоюЕе внезапная прямота.Весть о ней чашею круговоюПереходила из уст в уста.И все мы пригубили, все мы выпилиИз чаши грозившей каждому гибели.И каждый, кто ждал ее поздно иль рано,В то утро был ею застигнут врасплох.И каждый по-своему, все были пьяны,Все дико; и крик, и молчанье, и вздох.И если иные с сухими глазамиМолчали, предвидя жребий свой,И если, захлебываясь слезами,Плакали женщины наперебой,То мы от убийственного винаНосились по улицам в шумном веселье,Самозабвенно кричали «Война!»,Наслаждаясь тупым металлическим звономСлова этого, эхом сырым повторенным,Пока не пришло похмелье…

КАЛУГА, 1941

Навеки из ворот сосновых,Веселым маршем оглушен,В ремнях скрипучих, в касках новыхУшел знакомый гарнизон.Идут, идут в огонь закатаБойцы, румяные солдаты.А мы привыкли их встречатьИ вместе праздничные датыПод их оркестры отмечать.Идут, молчат, глядят в затылок,И многим чудится из них,Что здесь они не только милых,А всех оставили одних.Вот так, свернув шинели в скатки,Они и раньше мимо насШагали в боевом порядке,Но возвращались каждый раз.«И-эх, Калуга!» — строй встревожилПрощальный возглас. И умолк.А вслед, ликуя, босоножилНаш глупый, наш ребячий полк.

Каждый вечер так было. Заноют, завоют гудки.Женский голос из рупора твердо и строгоПовторит многократно: «Тревога! Тревога!                                                                          Тревога!»Суетливые женщины, стайки детей, старики,Впопыхах что попало схвативши с собою,В новых платьях, в парадных костюмах,                                                                  как будто на бал,Устремлялись толпоюВ подвал…

А мы еще вместе. Но рядом разлука,Которой нельзя миновать.Отец не спит, ожидая стука.Слезы глотает мать.

Не по-русски, а вроде по-русски.Необычен распев голосов.Белоруски они, белоруски.Из лесов. Из горящих лесов.Гром войны. Громыханье телеги.Разбомбленный, расстрелянный шлях.И на скорую руку ночлегиВ стороне от дороги, в полях.

Пейзажа не было. Его смели и смялиИ затоптали… Лишь густая пыльДа медленное умиранье солнца.И снова пыль. И люди, люди, люди.Стада, телеги — все одним потокомКатилось. Шумы, окрики, словаСлились в единый гул, роптавший глухо.И желтые вечерние лучиЛожились тяжкими последними мазкамиНа спины уходящих… Тучи пылиМгновенно скрыли от сторонних глазПозор и горечь шествия… А я,Встречая уходящих на восток,Прощался с детством.

ЗНОЙ

Как расшалившийся узбечонок,Ветер прыгал и гикал в пыли.Деревья с надеждою обреченныхЖдали, гадали, но тучи прошли.И стало глуше и суше, чем прежде.Солнце пекло, обжигая дома.Обманувшись в последней своей надежде,Степь сходила с ума.

ТАШКЕНТСКАЯ ЗИМА

Тяжелые жаркие зданья,Горячая синева.Гнилой мишурой увяданьяПосвечивает листва.

Туманом небо оденется,Дождик собьет листву.И сразу все переменитсяКак бы по волшебству.

На грязном, сером и желтом —Снежная бахрома.Гостем, ввалившимся с холода,В город войдет зима.

На сквере, в снега закованном,Сквозь хлопья блеснут фонари.И будет он заколдованным,Белым всю ночь до зари.

А утро… Ожившему миру оноГотовит иные сюрпризы.Сосульками иллюминированыСверкающие карнизы.

Обходят ручьи пешеходы.Гремит капели оркестр.Четыре времени года —И все за один присест!И перемена погодыКак перемена мест.

ТАШКЕНТСКАЯ ВЕСНА