Позади вас – море - Сьюзан Муадди Даррадж Страница 4

– Эй, коротышка! Ты звони, поняла?

– Позвоню.

* * *

В день смерти вид у бабá отощавший и изумленный. На последнем дыхании его губы образуют букву «О», словно Америка наконец сумела его поразить. Так он и застывает. Видно, все же понял, что победить здесь у него не получится.

Мы знали, что к этому идет. Ну а как же? Когда вам остается всего пара минут, чтобы побыть всем вместе, одной семьей, понимаешь все без лишних слов. Мы все встали вокруг него – я, Мейсун и мама. Медсестра с длинными седыми волосами спросила, не надо ли нам кому позвонить, но у нас никого больше нет. Она ушла в другую комнату, чтобы нам не мешать, но всякий раз, как он охал, возвращалась, чтобы добавить морфина в капельницу. А прежде чем снова выйти, напоминала:

– Он вас слышит, он может слышать.

Я знаю, американцы любят все обсуждать. Делятся своими чувствами так же легко, как избавляются от старой одежды или мусора. А люди вроде нас ничего не изливают. Каждое свое ощущение мы перерабатываем. Измельчаем в труху, чтобы ничего не осталось. И вот я смотрю на умирающего отца, который и пожить-то толком не успел, а думать могу только о том, куда мне после девать это чувство. Нужно полюбить кого-то так же сильно, как я любила бабá. Мама не подойдет, она привидение, сестра слишком мала… То есть я-то могу ее любить, но, может, ей не всегда будет это нужно. А если любить Торри, неизвестно, как долго можно будет рассчитывать на взаимность. А мне нужно постоянство.

Мы ждем, когда придет врач и подтвердит смерть, а я пока разговариваю с медсестрой. Она сидит молча, сложив руки на коленях, – может, молится за нас? В глубине души я надеюсь, что да.

Говорю ей, что мне все же нужно кое-кому позвонить. Двум людям. Маркусу, потому что он знает, что в таких ситуациях делать. Придет, объяснит нам, что к чему, и сообщит новость всем другим арабам. А еще Торри. Положу руку на живот и скажу ему, куда я решила вылить всю ту любовь, что плещется в моем сердце.

* * *

На экзамен я не иду. А деньги, что папа скопил на мое образование, решаю приберечь для Мейсун, – может, они ей когда-нибудь пригодятся. Торри постепенно привыкает к мысли, что хочет он того или нет, ему скоро придется стать отцом. К моему удивлению, бесится он все меньше и меньше. Иногда даже кладет руку мне на живот и ждет, а физиономия у него при этом, будто он сам ребенок.

Когда ребенок рождается, Торри предлагает мне дать ему имя. Я отвечаю, мол, конечно, я дам ему имя, а кто же еще? И объясняю, что назову сына в честь моего отца. Пусть я всего лишь дочь, все равно его будут звать в честь деда.

– А как звали твоего отца?

– Джибриль.

– Что это значит?

По голосу я понимаю, ему понравилось, как нежно и твердо звучит это имя.

– Арабский вариант имени Габриэль. – Я показываю Торри, как это пишется на арабском, что буква ра в середине слова стоит отдельно от остальных. – Как и в моем имени. В этом наши с ним имена похожи.

– Джибриль. Габриэль. Джибриль, – медленно с нежностью тянет Торри. – Оу, да, крошка, мне нравится, – улыбается он.

– Да плевать мне, нравится тебе или нет.

– Крошка, но мне правда нравится.

Он сжимает мне руку, я не противлюсь, а сердце, хоть и трепещет в груди, на самом деле готово ко всему.

Патруль

Маркус Саламе

Я патрулирую улицы, а сестра с заднего сиденья рассказывает мне о своем парне Джероне. Сворачиваю влево на Карри-авеню – из таунхаусов только что поступил звонок. Домашнее насилие.

– Он славный парень. – Черные глаза Амаль блестят на молочно-бледном лице.

Огромные, все зеркало заднего вида занимают. Мы постоянно возим гражданских – по идее, она и впереди могла бы сесть, но я не предлагаю. Наоборот, говорю, что на заднем сиденье безопасней и что таковы правила.

– Жена утверждает, что муж ее избивает. В доме еще четырехлетний ребенок. Она говорит, его он тоже ударил, – сообщает Джерард по рации.

– Машина сорок пять в пути, я в трех кварталах, – отвечаю я и выключаю рацию, а потом обращаюсь к Амаль: – Ну давай, рассказывай дальше про своего друга.

– Знаешь, если я закончу учебу, это все будет благодаря ему.

– Серьезно? – Сворачиваю на Таунтон-авеню и ищу дом номер двести двадцать пять.

– Он постоянно подтягивает меня по английскому. И это его идея, чтобы я стала историком.

– Здорово.

Я-то думал, учебу она закончит благодаря мне, учитывая, что платил за нее по большей части я.

Вижу дом – двухэтажный таунхаус с фальшивым колодцем на газоне. Ненавижу такие штуки, особенно когда возле них еще бутафорские ведра ставят. Будто кто-то поверит, что эта семейка черпает воду из земли, когда у них прямо на стене торчит электрическая коробка, а за загородкой виднеется блок переменного тока. У бабá тоже такой, только хуже – там еще вокруг резиновая земля, в которую понатыканы пластиковые цветы из магазина «Все по доллару». Фальшивые цветы в фальшивом колодце, используемом как фальшивый цветочный горшок.

В окне гостиной горит свет. А на втором этаже темно.

– Маркус? Мне тут остаться? – робко спрашивает Амаль.

Ненавижу, когда у нее такой робкий голос. Сразу хочется напомнить ей, кто она такая.

– Ага. Окна не открывай и двери заблокируй.

Я вылезаю из машины и иду по подъездной дорожке. Пучки травы повылезали между плоских круглых камней – видно, любят нарушать общественный порядок. На ходу окидываю взглядом улицу. Свет в доме не горит ни на первом, ни на втором этаже. И мне это не нравится.

Я трижды громко стучу в дверь кулаком; наконец она распахивается. На пороге блондинка с красным опухшим лицом. Глаза тоже красные.

– Все нормально, я в порядке, – лепечет она.

Лицо и грудь у нее в веснушках. И рука, которой она придерживает сетчатый экран от комаров, тоже. Вторую руку я не вижу, ее она прячет за спину.

Я показываю на бейдж и объясняю, что к нам поступил звонок.

– Мэм, мне нужно увидеть ваши руки.

Она быстро показывает мне руку и тут же снова прячет.

– У нас правда все хорошо.

– И все же мне нужно задать вам несколько