Позади вас – море - Сьюзан Муадди Даррадж Страница 5

Она нервно кивает, оглядываясь через плечо.

– Ваши муж и ребенок дома?

– Да, мы смотрим матч «Балтимор Ориолз». Это все просто ерунда, недопонимание.

– Правда? «Ориолз» играют с «Блю Джейз»? – Я отвлекаю ее, снова демонстрируя бейдж. – Вот, пожалуйста, посмотрите.

– Да, с «Блю Джейз». Слушайте, все в порядке, правда…

– Вы должны внимательно на него посмотреть. Машина у меня без значков. Мало ли, кто я такой. – Я с натянутой улыбкой протягиваю ей бейдж и демонстративно жду.

Она закатывает глаза и берет бейдж той рукой, что прятала за спину. Все происходит очень быстро – она вежливо вертит бейдж в пальцах, отдает обратно, но за эти несколько секунд я успеваю увидеть все, что нужно. Голубоватый синяк вокруг запястья, длинную царапину на предплечье и темное пятно повыше локтя в том месте, где он ее схватил.

– И кто ведет? – спрашиваю я, раз она немного успокоилась. – «Блю Джейз»?

– Да, «Блю Джейз». Что ж, спасибо. Извините, что зря прокатились.

– Вообще-то «Ориолз» сегодня играют с «Янкиз». – Я перешагиваю через порог. – И мне нужно увидеть вашего сына.

* * *

В участке на глазах у Амаль я задерживаю мистера Алекса Хоакина IV – да, он требует, чтобы я называл его «Алекс Хоакин Четвертый» – за нападение второй степени, а его жена поносит меня на чем свет стоит.

– Он ничего не сделал! – визжит она, обращаясь то ко мне, то к капитану, то к стенке. – Я же вам сказала.

– У вашего сына нос разбит. – Я стараюсь говорить максимально спокойно, но это сложно – люди вроде нее выводят меня из себя.

Она снова принимается визжать, а я тихонько пытаюсь внушить ей, что кое-кто может ей помочь, что у меня и номер телефона есть. Сую ей визитку социальной службы, но она не желает ее брать.

Когда я отвожу Амаль в квартиру, где она сейчас живет, она спрашивает, что теперь будет с мальчиком. Я отвечаю, что открою дело и буду приглядывать за семьей, чтобы убедиться, что им с матерью ничего не угрожает. Она сидит на заднем сиденье, такая маленькая и грустная, прилипшие к вискам курчавые волоски похожи на паучьи лапки.

– Ну так что там с твоим парнем? – напоминаю я.

Оживившись, она подается вперед.

– Маркус, я хочу, чтобы вы с ним познакомились. Может, я даже вскоре смогу познакомить его с бабá. Он очень хочет увидеться с моей семьей… все время спрашивает.

Бедняжка.

– Я с радостью, – говорю я.

– Спасибо, Маркус. А ты-то как? Встречаешься с кем-нибудь?

– Да так, ничего особенного.

Откинувшись на спинку сиденья, она вздыхает:

– Врешь.

* * *

На следующий день я завожу отцу продукты. Бабá живет один. Мама умерла четырнадцать лет назад. И за это время он ничего в доме не поменял, только снял в гостиной фотографии Амаль и повесил мои – из полицейской академии. На снимке я в форме – мое лучшее фото. На груди у меня первая медаль, а брови и бакенбарды все еще черные. Можете поверить, что я пытался красить брови краской для волос? Да, сэр. Будь мама жива, я бы ее попросил это сделать. Я бы, может, и Мишель попросил, но она только скривится и обзовет меня девчонкой. Но я не девчонка, просто странно это, когда в тридцать восемь ты седой.

Бабá, как видит меня, постоянно об этом говорит.

– Ты стареешь. Пора жениться.

Но я не обращаю внимания: если он кого и ненавидит сильнее, чем Биньямина Нетаньяху, так это Мишель Сантанджело. Я вхожу, ставлю пакеты на стойку и начинаю разбирать продукты: консервированный нут, красная фасоль и хлеб, куча хлеба. Отец в неделю по три пакета съедает, а все равно тощий, как моя дубинка. И сморщенный, потому что курит по полторы пачки в день и злится, что я отказываюсь покупать ему сигареты.

– Уалла, я отдам тебе деньги, йа кяльб[7], – ворчит он.

Но дело не в деньгах, и он это знает. Может сколько угодно обзывать меня собакой, какое мне дело, меня вчера жертва абьюза ублюдком обозвала.

– Молоко сверху поставить или снизу? – спрашиваю я.

– Снизу.

Он, как обычно, сидит в кухне на стуле, пыхтит и читает «Джерусалем таймс» на своем – вернее, на моем старом – айпаде. В древнем бумбоксе, который я слушал, когда учился в старших классах, играет его любимая кассета Умм Кульсум.

– Какого черта творит Абу Мазен? – бормочет он, но ответа от меня не ждет, я-то в Палестине никогда не был.

Когда я был маленьким, у нас никогда не было денег, чтобы куда-то ездить, а после маминой смерти отец и вовсе перестал об этом говорить.

Я спускаюсь вниз ко второму холодильнику. Мама купила его давным-давно, в моем детстве, и поставила в подвале, чтобы делать запасы. Мама в плане покупок была просто волшебницей.

– Гляди, Маркус, – говорила она, указывая на кассу, прежде чем достать купоны. – Скидка два доллара, скидка один доллар, плюс купоны – и восемьдесят девять долларов на экране превращались в сорок. – Вот за что я люблю эту страну.

И кассирша каждый раз расплывалась в улыбке. Мама всех их знала по именам, расспрашивала, как внуки, не болит ли спина, как прошла операция на колене. Восхищалась новыми стрижками.

– Мне многому у вас стоит поучиться, – все время говорила одна из них, белая рыжеволосая леди средних лет, выбивая чек.

Холодильник в нашем маленьком доме работал не покладая рук. Мама всегда готовила столько, что можно было бы накормить Рамаллу вместе с Балтимором.

– Ты знаешь, что у тебя тут лежит целый пакет мелких морковок? – кричу я снизу бабá.

– На верхней полке? – орет в ответ он.

– Ага.

– В большой сумке?

– Ага.

– Запечатанный?

– Да! Он тут!

– Знаю. Не трогай.

– Ах ты старый козел, – бормочу я себе под нос и бегу наверх.

Бабá все так же сидит в кухне на стуле, луч солнца, проскользнув между двух сломанных реек жалюзи, бликует на его чистой лысой голове. На нем коричневая кофта, которую мама связала ему к Рождеству лет двадцать назад, а она все еще держится. В левом кармане пачка «Лаки Страйк» и зажигалка, в правом – носовые платки и пульт от телика. На ногах у отца кожаные лоферы и белые длинные носки.

– Маркус, ты сегодня работаешь?

– С четырех и до двух.

– Не слишком поздно?

– Нормально. – Я вдруг не выдерживаю: – Я вчера вечером виделся с Амаль. Она ездила со мной в патруль.

Отец не