Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима - Шломо Венеция Страница 4

Даже когда другие мальчишки провоцировали драку, всегда обвиняли евреев. Но в остальном мы были настолько далеки от мировых событий, что мало кто из нас знал о происходящем в Германии в то время. До самого конца, по сути, никто и представить себе этого не мог. Понимаете, у нас не было ни телефона, ни радио, кроме как в двух такси на весь город. Один из двух водителей был евреем, и однажды, когда мы проезжали мимо его машины, услышали, что кто-то странно разговаривает, – это было радио. Мы заинтересовались и захотели узнать, как оно устроено, это радио. Но я был слишком мал, и мне было не до того.

Получается, в двенадцать лет вам пришлось самому со всем справляться и бросить школу, чтобы работать…

Да, у меня больше не было поддержки, которая могла бы подбодрить меня и помочь с учебой. Моя мать, родившаяся в Греции, даже не говорила по-гречески, потому что ее родители, как и многие евреи, не хотели, чтобы их дочь встречалась с неевреями. Дома я всегда говорил на ладино, иудейско-испанском диалекте. На улице же, с друзьями – по-гречески. Я говорил на нем идеально, без акцента и особых интонаций евреев Салоников. Всему, что знал, я научился на улице. Я не ходил в еврейскую школу, почти не ходил в итальянскую. У меня больше не было отца, который учил бы меня жизни, а мать ограничивалась лишь редкими бытовыми советами. В бедных семьях заботились не об образовании, а о том, чтобы хватало на еду. Вот так мы и росли – предоставленные сами себе.

Когда мне было двенадцать, я постоянно где-то подрабатывал. Брался за любую работу, лишь бы принести домой немного денег и помочь маме. Так, я несколько месяцев проработал на маленькой фабрике, где делали зеркала. Я был еще маленьким, но меня поставили на пресс – я крепил зеркало к ручке. Потом работал на фабрике отца одного друга, нееврейского итальянца. Он производил термосифоны. Еще я работал на фабрике кроватей неподалеку от моего дома. Выполнял всякую мелкую работу: принеси то, подай это… Ничего особенного, но для моей матери и эти деньги имели огромное значение.

Мой брат все еще был в Италии, и ни мама, ни сестры не работали. Мать вышла замуж очень рано и ничего не получила от жизни, кроме нас, детей. Она полностью посвятила себя семье и делала для нас все, что могла. Я помню, что, когда мы были еще маленькими, единственным развлечением для нее были воскресные вечера. Родители брали нас с собой в небольшое заведение, где продавали пиво и сыр. Они садились за столик, заказывали пиво, официант приносил сыр. Мы не давали им покоя, постоянно просили кусочек. В итоге мама оставалась с пустой тарелкой. Я храню эти воспоминания, пускай мне от них и грустно. Я часто думаю о том, что мог бы сделать, чтобы помочь матери. Я очень любил ее и знаю, что она питала ко мне особую нежность. Ее звали Дудун Анхель Венеция. Я знаю, на какие жертвы она шла ради нас, я старался помочь ей, чем мог, но мне хотелось бы сделать больше.

Однако я был совсем юн и хотел наслаждаться жизнью. Например, я старался накопить немного денег, чтобы взять напрокат велосипед. Мне это нравилось. В итоге я достиг цели иначе. Поскольку денег у меня не было, я соорудил самокат. Взял длинную доску и еще одну для руля, нашел два колеса и даже придумал систему для поворота руля. У меня получилось, но, прежде чем на нем прокатиться, мне пришлось пройти две-три сотни метров, чтобы найти подходящую дорогу. Этот самокат принес мне первое большое разочарование в детстве. В первый день, когда вышел его опробовать, я был горд и очень счастлив. Я нес его на плече и прошел мимо остановившейся повозки. На дороге было много грязи, и лошадь увязла. Увидев, что я прохожу мимо, человек, управлявший повозкой, ничего не спрашивая, взял мой самокат и сильно ударил им лошадь, которая испугалась и высвободилась из грязи. Мой самокат лежал на земле, полностью сломанный. Мне только и оставалось, что заплакать. Лошадь выбралась из грязи, а я остался на месте. Вы можете представить себе разочарование ребенка, который вложил все свои силы в создание игрушки. Это был урок на всю жизнь.

Изменилась ли ситуация, когда ваш брат вернулся из Италии?

Он вернулся в 1938 году, после того как в Италии были приняты законы, по которым евреям больше нельзя было учиться в школе. Ситуация дома не сильно изменилась.

Я немного злился на брата, потому что вместо того, чтобы думать о семье, он думал только о себе и о том, как бы поразвлечься… Думаю, он обиделся на мою маму за то, что она его «отослала». Мы с ним не были очень близки: у него была своя банда, у меня – своя. Для сестры, хоть она и была старше меня, именно я выполнял роль защитника. Помню, как даже порвал ее блузку, которую она сама сшила, потому что вырез мне показался слишком глубоким.

На горизонте маячила война. Как реагировали окружающие вас люди, и каким для вас было начало конфликта?

Мы не отдавали себе в этом отчета. Лидеры общины собрались вместе, чтобы поговорить о ситуации. Они были обеспокоены и обратились к Торе, чтобы попытаться истолковать происходящее. Но для нас война была еще далеко. Мы слышали кое-что о Германии. Все, что я знал, – это то, что немецкий режим испытывал неприязнь к евреям. Мы были так голодны, у нас было так много проблем в жизни, что времени думать о будущем просто не оставалось. Вот почему впоследствии немцы без труда депортировали евреев из Греции. Они легко внушили им, что дадут дома по размеру каждой семьи и что мужчины пойдут на работу, а женщины останутся дома. Мы были наивны и не разбирались в политических событиях. И тогда, я полагаю, люди думали, что немцы – точные и честные люди. Если вы покупали что-то, что «сделано в Германии», оно всегда работало как часы. Люди верили тому, что им обещали. Если им не хватало еды, им рассказывали о доме в обмен на работу, это не казалось таким уж ужасным…

Для нас война началась с вторжения Италии в Албанию в октябре 1940 года[4]. Еще до того, как войти в Грецию, Италия разбомбила Салоники. Взрывы поджигали дома и пугали население. Когда Италия