Никита Михалков - Публичное одиночество Страница 40

(Родилась даже такая поговорка: «Чайка» летает над «Волгой» – для непосвященного просто некая фраза, а сколько в ней смысла, это же знак, пароль…)

Они же – оттуда.

И мы это видим по методам, которые применяются в решении тех или иных вопросов, видим и раздел власти, и желание ухватиться за рычаги… (II, 25)

(1994)

Есть такая притча:

На раба рассердился хозяин, отвел его в болото, привязал к дереву, раздел догола и ушел.

Закат солнца. Раб, привязанный в болоте, весь облепленный москитами, в крови, его кусают, он не может их согнать, мучается страшно. Идет мимо пилигрим, пожалел раба, срезал ветку и согнал с него москитов.

Раб говорит: «За что ты так ненавидишь меня?» Пилигрим возмутился: «Я? Ты стоишь привязанный, весь в крови, я согнал с тебя москитов, а ты говоришь, что я тебя ненавижу?! Неблагодарный ты человек!» Раб отвечает: «Да, ты ненавидишь меня…» – «Но почему?» – возопил пилигрим. «Ты согнал сытых, сейчас прилетят голодные…» – вздохнул раб.

Я думаю, что сейчас самое пагубное – это втащить страну в новую возню за власть. Кремль думает, что он делает политику страны, а он делает всего лишь политику Кремля. Провинция делает политику страны. И поэтому ей надо дать сейчас главное – передышку.

И никакой суеты! (XI, 1)

(1998)

Суетятся власти.

Причем все ветви. Мельтешат и подпихивают друг друга к пропасти. Ломают государство, рушат тот ствол, без которого они – ничто, так, сучки гнилые…

Сегодня разделение властей перерастает во взаимное истребление властей. Я боюсь, что президент будет вести дело к роспуску Думы.

Дума не распустится и начнет процедуру импичмента.

В результате мы получим две воюющие друг с другом и равно легитимные власти. А воевать эти штатские генералы, как водится, пожелают «до последнего солдата»… (I, 73)

(2001)

Мифологизированное сознание советского человека верило: не может быть, чтобы нами правили неумные, безответственные люди.

Мои иллюзии закончились, когда, однажды приблизившись, случайно увидел, как принималось одно решение. Неважно какое. Но оно принималось пьяными людьми. Думаю, что то же самое происходило в Беловежской Пуще.

Я этого точно не знаю, но мне так кажется.

Перед глазами – тот случай: люди пили водку, как будто ее у них отнимают, как лекарство от страха. Выпили три бутылки водки вчетвером в течение двадцати минут под виноград.

И через полчаса – внутреннее освобождение: мы это сделаем по большому телефону. В одну секунду было принято решение, имевшее затем негативные последствия…

Хотя сегодня в политике и во власти уже есть люди, которые научились отделять зерна от плевел. Они смотрят вперед, их интересуют перспективы того региона, за который они отвечают. Им важно, как к ним относятся люди. Да, можно запутать людей грязным омерзительным пиаром. Я наблюдаю за тем, как подло, пошло, грязно и мерзко проходят выборы в некоторых регионах. Но в то же время вижу достойных людей, которые совершенно спокойно, ровно дыша, ничего не боясь выигрывают. Они убеждены в правильности своих позиций, нужности обществу, в вере в них избирателей. Этих политиков обошла стороной социальная мутация. (I, 81)

Селекция власти

(1990)

Последовательная селекция властей предержащих – прямая дорога к вырождению, к уничтожению корневой системы национального самосознания, а это в свою очередь ведет к самоуничтожению… (I, 33)

Советская власть

(1992)

Советская власть всегда знала о наивной нашей вере (во власть вообще) и озабочена была одной проблемой – самовоспроизводством.

В течение долгих десятилетий шла селекция. Для того чтобы занять пост у власти, нужно было доказать доподлинно: что ты в поколениях ничтожество, и чем ниже твое происхождение, чем меньше в тебе генов, которые так или иначе устремляли бы тебя к свету, к знаниям, к науке, тем больше ты имеешь прав руководить другими… (II, 25)

Художник и власть

(2002)

Я мечтаю любить власть. Мечтаю.

Я хочу любить Государя, любить Сенат. В России вообще ничего хорошего без любви невозможно.

Я так хочу, чтобы это были люди более достойные, чем я. Так хочу, чтобы те, за кого я голосую, оправдывали мое доверие.

Я совершенно не хочу жить по принципу: если ты художник, то должен пить, как подорванный, ругать все вокруг и помереть от туберкулеза под забором нищим, оборванным, оболганным, и только через тридцать лет твои рукописи найдут за печкой. Вот тогда ты художник!

Я абсолютно не согласен с утверждением, что художник должен быть обязательно в оппозиции к власти.

С унижением, высокомерием, хамством власти по отношению к кому бы то ни было и особенно к художнику бороться необходимо беспощадно и до конца! Это так! Но презрительно кривить рот в уничижительной ухмылке при упоминании о власти есть проявление пошлости, бездарности и слабости.

О, сколько я видел таких «обиженных» с горящими глазами! И как это сладко и выгодно – быть обиженным властью. Нет, конечно же, не репрессии и ужасы, с ними связанные, имею я в виду. Я имею в виду это дивное ощущение своей значимости от того, что с тобой не согласились сильные мира сего, что позволяет тебе сверху вниз смотреть на своих более удачливых коллег, приговаривая со вздохом: «Мне бы ваши заботы»…

Не ной, родной! Вкалывай! Не пустили в дверь – лезь в окно!

Пойми, что, кроме тебя самого, тебе никто не поможет. Ты должен отвечать за себя, за то, что ты делаешь, и за тех, кто вокруг тебя. Я могу уважать человека до тех пор, пока уверен в том, что он сам отвечает за свои действия. Вплоть до президента. Я должен быть уверен, что именно он руководит страной, а не им кто-то. И мне нужна индивидуальная ответственность человека, и особенно того, которому я отдал свой голос.

Если власть недостойна нас, то это наша вина, и только наша. Мы должны сами отвечать за нее. Поверьте мне, тут дело не в том, что я очень политкорректен. У меня были сложные отношения с начальством. До 1990-х годов ни одна моя картина не получила ни одной премии от государства. После того как мой брат уехал в Америку, мне не давали снимать «Очи черные» с Марчелло Мастроянни. Министр говорил: «Ты что, не понимаешь, у тебя брат там, а ты еще будешь тут настроение портить!» Я тогда вынужден был сказать ему: «Если вы не дадите мне снимать картину с Марчелло Мастроянни, я сейчас выйду из этого кабинета и сделаю такое, о чем вы сильно пожалеете». Что я имел в виду, говоря это, я не знаю, но в результате подействовало. Он тут же подписал нужные бумаги…