Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста. Страница 40

Очнулся я ночью. Около трех. Дополз до телефона, вызвал скорую. Мелодичный девичий голос пропел мне в трубку: «Ладно, приедем, дверь открой, алкаш».

Приехали две красотки-спасительницы в белых халатах. Собирались откачивать тонущего в собственной блевотине алкоголика. Посмотрели на мою богатую обстановку, на картины, рояли, золотые диски на стенах и притихли. Сообщили на станцию, что случай очень тяжелый, и остались со мной до утра. Врачиха Светлана, очаровательная брюнетка, и медсестра Вика, девятнадцатилетняя блондинка. Была Вика похожа на Монро, только в сто раз красивее. Девочки померяли мне давление. 280 на 150. Вкололи мне магнезию.

– Что, пианист, переутомился? Доигрался? Отдыхать надо! А не то и в ящик сыграть можно. Ходить тебе нельзя. Мы тебя сейчас разденем, уложим и кровь возьмем. По инструкции надо бы тебя в стационар, но мы тебя полечим, последим, лежи уж дома.

На следующий вечер ко мне забежала Вика и объявила, что кровь у меня «странная». Кровь как кровь, только грязи в ней, как в мусорном баке на химзаводе – ртуть, тяжелые металлы и еще какая-то жуткая химия.

Я Вике рассказал все как на духу. Покачала головой милая девушка и заплакала. И несколько лет меня навещала.

Восьмая соната Скрябина

Во время депрессии конца восьмидесятого – начала восемьдесят первого годов Славе удалось уговорить меня выучить восьмую сонату Скрябина. Три года я увиливал, но отказать несчастному больному Рихтеру у меня не хватило мужества.

– Ну давайте, давайте, Андрей, а то я умру и никогда не услышу это произведение так, как бы мне хотелось, а Вы это можете!

Я согласился, но повесил нос, у меня не было желания погружаться в этот безумно сложный опус. Слава вежливо поставил ноты на рояль в своем зале. Деваться мне было некуда. И я начал потихоньку ковырять эти безумные параллельные кварты, летящие со всех сторон как метеоритный дождь. Слава посмеивался и «подбодрял» меня. Подойду к роялю, а на пюпитре поллитра лежит, или игрушка симпатичная, плюшевая.

Я заучивал проклятую сонату, а Слава почему-то в это время в ванной сидел. Ванная комната отделялась от зала крохотным коридорчиком. Плескался в воде и комментировал. Дурачился. Слава несколько раз рассказывал мне, как пытался выучить восьмую, но не смог. Мечтал сыграть, но жутко ее боялся, так же как и третий концерт Рахманинова. Отложил сонату Скрябина в сторону. А теперь ему было ужасно любопытно – одолею ли я эту музыкальную фурию, хватит ли у меня смелости исполнить ее в большом зале.

День за днем я грыз текст. Рихтер одобрительно крякал из ванной. Что он там делал?

Наконец, я сыграл сонату целиком. У Славы в зале. Слава слушал «премьеру» из ванной. Потом поздравил меня с проделанной работой.

– Жду премьеры в Большом Зале консерватории! – заявил Рихтер и лукаво посмотрел на меня.

Я был не против. Начал подготовку к концерту. Мое коньячнортутное отравление давало себя знать. Иногда меня били внезапные судороги, без всякой видимой причины приходило мучительное предобморочное состояние, нередко заканчивающееся нервным припадком. Слава мило пародировал мои падения и судороги. Своеобразное чувство юмора было у гертруда Светика.

В мае я отправился обыгрывать свою новую программу в городах Золотого кольца. Прибыл в Иваново. Там проходил фестиваль, назывался он, кажется, «Красная гвоздика». Или еще глупее, не помню. Мой концерт там имел такой успех, что даже озадачил рецензентов. В одной рецензии было написано: «Мы, затаив дыхание, слушали концерт и не понимали кто перед нами, новый Рихтер или Клиберн!»

Опять вспомнили «кучерявого» за кольцевой дорогой!

По дороге из Иваново в Кострому, в автобусе, я почувствовал, что ко мне возвращаются симптомы декабрьского отравления. Дыхание прерывалось, казалось, что грудь вот-вот треснет и сердце разорвется. Я прервал турне.

Мои премьеры восьмой сонаты Скрябина в Москве были приурочены к закрытию сезона. Я дал два концерта подряд – второго июля 1981 года – в Зале Чайковского, а третьего – в Большом Зале консерватории.

Позвонил Рихтер. Номер, как всегда, набирала Нина Львовна.

– Иду, иду слушать сонату! – бодрым голосом сказал Слава.

Спрашиваю у Нины: «Заехать за Славой на машине?»

– Не надо, Андрюша, Славочка одевается, пойдет пешком.

Ждал я, ждал Славу и не дождался. Даже начало концерта на десять минут задержал. Спрашивал, спрашивал Захарова, не пришел ли Рихтер.

Так и не дошел Рихтер до БЗК. Не захотел услышать восьмую, сыгранную не им.

Во время исполнения сонаты в зале по моей просьбе был потушен свет. Я чувствовал страшное напряжение в атмосфере. В зале носились безумные призраки, вызванные из небытия «спиритическими заклинаниями», бесконечно повторяющихся надсадных стонов инструмента. Демонические силы заполнили пространство зала. Время захлебывалось в звуках, прерывалось и скакало вместе с темпами. Миры колебались, как паутинки на ветру. Сердца, повинуясь чудовищному давлению этой музыки, грозили вырваться из грудных клеток. Космическое сладострастие, казалось, затопило зал. Публика стонала.

После концерта у меня опять ломило грудь. Решил поехать к Алику Слободянику. Приезжаю на Юго-Запад. Позвонил. Открыла жена Алика – Чижик. Алика дома нет.

– Ой, Андрюша, заходи!

Чижик захлопотала. А я присел на табурете, на кухне. И тут у меня начался припадок. Показалось, что у меня оторвалась и отлетела к потолку верхняя часть черепа от тупого удара в темя изнутри. В глазах встали оранжевые звезды. Через мгновение звезды лопнули…

Я упал с табурета на пол Аликовой кухни, потерял сознание. Когда я очнулся, увидел над собой два искаженных мужских лица. Это были доктор и фельдшер скорой помощи.

– Немедленная госпитализация. Давление 310. Пациент в угрожающем состоянии!

Укололи. Нашел в себе силы отказаться от госпитализации. Меня заставили подписать какую-то бумагу. Подписывал с трудом – не мог удержать в руке ручку.

Утром открыл глаза, приподнял голову – потолок и окно едут в сторону, к горлу подступает спазм. Рвота. Голова кружилась. Встать не мог. От Алика меня увезли Чижик и подруга Вити Третьякова Наташа на их огромной американской машине, где я мог лежать. Дотащили девочки меня до машины, как раненого на войне. Также внесли потом в квартиру на Никитском. Уложили в спальне и уехали.

Ангел из филармонии

Лысоватый, невысокий, с приятным округлым лицом, с которого не сходила лучезарная детская улыбка. Добрые, светло-голубые глаза. Зимой – в сером драповом пальто, а летом – в поношенном плаще. Таким мне запомнился Володя Фридман, работник московской филармонии, святой человек. Появлялся он тогда, когда только святые могут помочь – когда у артистов кончались деньги. Он давал артистам работу. Давал взаймы. Никто ему деньги не возвращал, а он о долгах и не напоминал. Являлся артистам Володя, как правило, в предпраздничные или праздничные дни. Приезжал на микроавтобусе и приглашал «на выезд», сразу на несколько концертов, чтобы можно было подзаработать. Кого я только не встречал в микроавтобусе Володи: Сашу Маслякова и Ларису Голубкину, Аллу Пугачеву и Андрея Миронова, Мишу Казакова и Геннадия Хазанова и многих, многих других московских артистов.