Грэм Робб - Жизнь Бальзака Страница 40

Вторая особенность Бальзака, наверняка связанная с первой, хотя редко упоминаемая в связи с ним, – его робость. Как обнаружила сама г-жа де Берни, высокомерно порицая мать Бальзака за несдержанность сына, робость не всегда проявляется в благоговейном молчании. Часто симптомом робости, этого ужасного недостатка, служат многочисленные ошибки. Робость ужасна, потому что вынуждает даже самых честных людей, таких как кузен Понс, хранить тайны, «делать свои сердца святилищем» – «явление, которое многие поверхностные люди переводят словом “эгоизм”»242. Бальзак не лгал, когда оплакивал причуду судьбы, снабдившей его «тройной дозой робости», и развивал свою мысль в страстном письме на двух страницах. Слова не всегда способны точно выразить правду. Его сердце, как он часто говорил Эвелине Ганской, оставалось тайной почти для всех, кого он знал; сердце служило самым потайным отделением китайской шкатулки243. Зная об огромном объеме его трудов, трудно предположить, что он иногда «лишался дара речи»; иногда неумение облечь свои мысли в слова – мощный стимул для того, чтобы начать писать. Знаменитая заметка в дневнике Бальзака, при всей ее кажущейся нелепости, довольно точно отражает его характер: «Моя жизнь – одно долгое молчание»244. И разумеется, важно, что Бальзак – единственный выдающийся писатель эпохи романтизма во Франции, который никогда не писал и даже не пробовал написать автобиографию.

Роман в письмах 1822 г. стал настоящим триумфом робости. В мае они встретились ночью в парке с мадам де Берни и обменялись незабываемым поцелуем. Бальзак переименовал скамью, на которой они сидели, в «алтарь». Лора де Берни наконец прислушалась к голосу разума. «Один писатель однажды сказал, – написала она в своем единственном сохранившемся письме того периода, – что счастье – не то, что можно найти; оно просто вырастает по собственной воле; но я бы сказала иначе, мой божественный херувим. Счастье – то, что ты постоянно создаешь; оно исходит из тебя, как аромат от цветка – плагиат из Т[омаса] М[ура]». «Твои таланты огромны, но твоя милая чувствует и понимает их все. Ах! Почему во мне не тысяча душ, чтобы я могла бы отдать тебе все, что я хочу, и так, как хочу… ибо ничто принадлежащее мне моим не является!»

Из-за стремительной «победы» Бальзака либо хвалят, либо упрекают за литературность его переписки; но почти нет оснований полагать, что современные читатели его писем более восприимчивы, чем женщина, которой они были предназначены. У нее имелось больше оснований, чем у Лепуатвена, утверждать, что она создала Бальзака. Лора де Берни привила Бальзаку «хороший вкус»; она «между ласками увеличивала [мой] череп и подняла занавес, который прячет мировую сцену»245. «Орел, высиженный гусыней», или, по словам г-жи де Берни, воспитанной в романтических традициях, цветок, выросший на навозной куче, был плохо воспитан. На публике он держался как плохой актер; а его манеры за столом или в гостиной были ниже всякой критики. И все же Лора де Берни, подобно друзьям Бальзака по факультету права и, позже, по редакциям газет, нашла его мысли чудесными и достойными запоминания, а также занятными. Он как будто всегда был счастлив; трудно было не радоваться, слушая его. Мадам де Берни видела за псевдонимом писателя. Живи она в XX в., она вела бы совсем другую жизнь. Даже до того, как она его полюбила, Бальзак как будто предлагал ей жизнь трудную, но необычайно увлекательную.

Возможно, успехом своих любовных писем он обязан не каким-то уловкам и приемам. Ведя переписку, он просто оттачивал мастерство. Под руководством Лоры де Берни он начал делать заметки о «науке» выжить в браке и совершить измену (лукаво представленную несколькими годами позже в «Физиологии брака» сборником инструкций для ее предотвращения). Некоторые из его ранних заметок содержат полезные советы для будущих соблазнителей. Несомненно, он вспоминал письма, написанные в 1822 г. Не случайно католическая церковь поместила «Физиологию брака» в список запрещенных книг: «Главное достоинство в глазах женщины – любовь к ним. Если не можете завоевать их сердце, завоюйте их разум; призовите себе в помощь тщеславие. А если вам не удается заставить их полюбить себя, придумайте, как заставить их нежнее относиться к самим себе. Не позволяйте им оставаться равнодушными; они ищут эмоций, против которых ничто не устоит». Главное – не переставать писать. Неудача лишь докажет, что вами двигало заблуждение, ибо «женщина, которую уже не обмануть любовным письмом, – чудовище»246.

Именно тогда мадам Бальзак отправила сына в Байе, надеясь задушить роман в зародыше. Однако после возвращения он начал посещать «тот дом» дважды в день: «Жаль, что мы не в 100 милях от Вильпаризи… Он не понимает, что они просто ставят его в глупое положение»247. В ноябре 1822 г. вся семья на время переехала в Маре. Любовники продолжали встречаться и в столице, а в 1824 г. Лора де Берни поможет Бальзаку обставить его первое отдельное жилье на улице Турнон, на левом берегу Сены. «Боюсь, – мрачно вещает г-жа Бальзак по этому поводу, – что отдельная квартира – просто предлог для того, чтобы отдаться без остатка страсти, которая станет причиной его гибели. Он уехал из дома с той женщиной, и она провела в Париже три полных дня»248.

Романтический успех Бальзака придал ему сил. С начала нового года он с нетерпением ждет независимости. Он написал сестре, что собирается работать, «как конь Генриха IV до того, как его отлили в бронзе, и в этом году я надеюсь заработать 20 тысяч франков, которые образуют основу моего состояния». Он подписал договор с отцом, в котором обещал выплачивать 1200 франков в год за комнату и стол. Освещение, отопление и стирка в плату не входили249: содержание жильца, чья жизнь была связана со сроками представления рукописей, к тому же имевшего любовницу, обходилось довольно дорого.

Париж, как всегда, послужил началом еще одной авантюры. Однажды на улице Бальзака остановил издатель по фамилии Полле250. Его «Театральная и романтическая библиотека» (в то время слово «романтический» происходило от слова «роман») быстро входила в моду. Он издал почти все пьесы, шедшие в столичных театрах. Среди авторов Полле значился Эжен Скриб, драматург из конторы Гийонне де Мервиля. Должно быть, о восходящей звезде Бальзака Полле предупредил Лепуатвен, так как у него в кармане уже лежал готовый контракт на следующие два романа Бальзака, «Столетний старец» (Le Centenaire) и «Арденнский викарий». Оба романа должны были выйти под псевдонимом Орас де Сент-Обен. Соблазнить Бальзака оказалось нетрудно. Полле платил меньше Юбера, зато сулил подачку в виде аванса, что было особенно приятно в то время, когда наличных денег остро не хватало.