Дмитрий Урнов - Дефо Страница 41

Тут невольники вооружились кто чем мог – дубинками, тесаками, кортиками (пистолеты и порох, как и паруса, им были без надобности) – и на команду. Жестоко те отстреливались. Кровищи пролили от души, по свежим пятнам видно, что на палубе остались. Но всех разве постреляешь? Негров тридцать прикончили, лодку захватили и бежать: оставили несчастных в открытом океане без руля.

– Вот ироды рода человеческого! – друг Вильям еще раз сказал.

Ну, когда корабль Синглтона в Сан-Педро пришел, у друга Вильяма там друг-плантатор нашелся. По сходной цене всех черномазых и сбыл, да так удачно, что и своего добра не пожалел, плантатору этому девицу лет шестнадцати ото всего сердца подарил.

Этот друг Вильям – фигура не менее историческая, чем сам Боб Синглтон. Квакеры – из крайних протестантских сект. По их собственному мнению, они понимали и проповедовали правду божию во всей истинности и чистоте. Популярность квакерства среди торгового и делового люда была велика. Говорят, и Дефо уважал квакеров. Действительно, он писал о них иногда сочувственно – в статьях. Но романы отражают взгляды его полнее – в живом движении. Рядом с Роксаной у Дефо тоже квакерша – вдохновительница и пособница во всех смелых предприятиях обворожительной «подружки». А друга Вильяма Боб Синглтон иначе как «честным малым» не называет. Однако Дефо дает возможность нам увидеть, какова эта «честность»: оправдание выгоды.

Исповедь капитана Синглтона обрывается опасениями о том, как бы теперь, когда обзавелся он добром и оставил свое прежнее ремесло, не вспомнили, кто он на самом деле такой. Но не забывал об этом Дефо, для того и писал он «пиратскую исповедь», чтобы напомнить читателям: темное прошлое, если поискать да покопаться, может быть обнаружено и под купеческим кафтаном или же проповедью постной добродетели.

Вот какого рода «приключениям» собирался посвятить себя молодой штурман с «Пяти портов». Однако экспедиции, возглавляемой адмиралом Дампьером, столь солидной «удачи» как-то все не выпадало. На кораблях непрерывно затевались ссоры, самого адмирала видели то и дело пьяным, с подчиненными он не ладил. Вроде бы захватили одно судно, а оно оказалось битком набито… папскими буллами. Важнейший, видите ли, груз доставляло за океан! Сорвали злобу, побросав пятьсот кожаных тюков за борт, а что толку?

Среди них оказался некто, давший огласку позорным подробностям плавания. Когда Дампьер подошел к родным берегам, его уже ожидал разоблачительный отчет, опубликованный в качестве дополнительного четвертого тома к его же собственным «Путешествиям». Положим, краски могли быть сгущены, и в трусости адмирала упрекать не следовало, но факт – дисциплина была ужасной, с кораблей бежали, несколько человек высадили насильно, а молодой штурман «Пяти портов» решил сойти с корабля по собственной воле у берегов Чили, в архипелаге Хуан-Фернандес.

Его не удерживали, его как бы обменяли: на островах жили двое матросов из команды капитана Пикеринга, так их взяли, а его высадили и, оставив ему ружье, порох, табак, постель, одежду, Библию и прочие предметы первой необходимости, покинули на Мас-а-Тьерра (Остров-у-берега).

В последнюю минуту молодой моряк, не ожидавший, что дело зайдет так далеко, стал проситься назад. Однако корабль поднял паруса.

А Дефо? Где был Дефо, когда разворачивались все эти события?

При неспешной, но все-таки упорной поддержке Гарлея получил он наконец в самом начале ноября 1703 года помилование и дотацию. Штраф за него был заплачен в самом деле из королевских средств. Некоторая денежная поддержка из тех же средств оказана была семье. Но за это тут же пришлось расплачиваться.

«С той поры и до конца своих дней, – говорит биограф, – Дефо был нанят как служащий, в обязанности которого входило продвижение в печать взглядов правительства, вне зависимости от того, каковы будут и состав кабинета и политическая линия».

Но первая, и для нас существенная, крупная работа Дефо в этой должности вызвана была событиями не политическими.

Едва он вышел из Ньюгейта, как 23 ноября у берегов Англии разыгралась чудовищная буря: шторм на море, ураган на суше – потрясение столь же плачевно-памятное, как чума или пожар. Оно так и осталось в истории – Ураган, и под таким названием Дефо выпустил книгу, первую свою книгу в документальном роде, будто бы «документальном».

По тому же случаю составил он проповедь, написал и стихи:

Как знак господень с неба данНам этот страшный ураган.

Дефо было совершенно ясно, что это не просто дождь, ветер и волны, а сигнал всевышнего, обращенный в первую очередь ко всем враждующим религиозно-политическими группировкам с требованием образумиться. Дефо так и слышалось в вое ветра (так он и рифмовал):

И пусть звучит средь ваших дум:«Возьмись за ум! Возьмись за ум!»

А чтобы его истолкованию смысла этого стихийного бедствия поверили, он и создал «Ураган»: «Собрание наиболее примечательных случаев и несчастий, происшедших во время последней чудовищной бури, охватившей как море, так и землю». Книга вышла в середине 1704 года.

О пропорции правды и вымысла в этой книге, а главное, о непосредственном наблюдении Дефо за бурными событиями были и могут быть мнения различные. В прошлом веке профессор Минто утверждал, что все – подделка под «достоверность». Наш современник профессор Мур полагает, что Дефо сам считал трубы разрушенных домов.

Что можно сказать определенно? А это важно для понимания рабочих методов Дефо. Ведь в то время, когда прототип Робинзона только еще уходит в плавание, у Дефо уже создана картина крушения: разбитые корабли, сила ветра – одним словом, весь Робинзонов реквизит. Откуда же он почерпнут? Из какого подручного материала сделан?

Исключительно на силу выдумки Дефо прежде полагались еще и потому, что, казалось, он просто не мог ничего видеть: находился в тюрьме. Сроки действительно близкие, однако теперь они уточнены по дням, так что месяц на свободе у него был. Но это еще не решает вопроса. Ведь принцип Дефо: «Выдумывать достовернее правды». Далеко не всегда ему необходимы были факты. Так, например, был он известен как «интервьюер» преступников. Приговоренные к высшей каре вроде бы исповедовались перед ним, он описывал их жизнь и, более того, держался рядом с ними до последнего часа во время казни, чтобы потом поведать публике, что сказал этот несчастный перед смертью. Но опять уточнили сроки, и выяснилось, что преступнику приносили совершенно готовую исповедь, прежде чем тот успевал открыть рот. Исповедь, составленную Дефо. Разве нужно было ему слушать косноязычное бормотание воришек и убийц! Так и остались в истории эти слова не проронившие люди за счет того, что их «интервьюировал» великий выдумщик.