Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова Страница 42

Текст четвертой главы «Дара» получил коллега Фондаминского Вадим Руднев. Сначала он отказался печатать главы не по порядку и потребовал прислать главу номер два. Потом прочел четвертую, присланную Набоковым, и ужаснулся. Что Набоков о себе возомнил?! Для редакторов «Современных записок» Чернышевский был мучеником, легендарным примером служения демократическим идеалам. Он боролся за освобождение крепостных, помогал пробиться многим талантливым авторам – и за свое беззаветное служение России получил арест, гражданскую казнь, каторгу и ссылку. Да, редакторам прекрасно известно, что судьба наделила Набокова большим талантом, дающим определенные права. Однако в отличие от Чернышевского он ничем не рисковал ради своей страны перед лицом поразивших ее бедствий. К тому же он отказывается определять свою политическую позицию или хотя бы участвовать в каком-нибудь литературном движении и предпочитает вращаться в кругах, которые все дальше дистанцируются от политических баталий. Факты биографии Чернышевского приводятся скрупулезно и достоверно, но внимание Набокова к недостаткам революционера, беспощадный список его изъянов и неприглядных мелочей отдает издевательством.

Набоков, вовсе того не желая, оскорбил чувства своего самого надежного благодетеля, а ведь других источников дохода у него практически не оставалось. Тем не менее в ответном письме он заявил редактору, что не уступит. Если «Современные записки» не возьмут четвертую главу, он перестанет публиковать у них «Дар». Для него это будет непростое решение; он уважает журнал за независимость и широкий спектр политических взглядов и стилистических направлений. Но не изменит ни слова, не вычеркнет ни строчки.

Две недели стороны упорно стояли на своем. Набоков не мог выйти из этой дуэли победителем: гордость была ему не по карману. В конечном итоге он капитулировал и отправил в редакцию главу номер два. Работы у него не было, любовницу он потерял, отношения с женой серьезно испортил, и вот теперь его шедевр выхолащивает цензура. Сорвавшая все сроки глава появилась в редакции в последнюю минуту, когда наборщик уже собирался домой.

Пока Набоков и его редакторы спорили о российской истории XIX столетия, Россию XX века терзали сталинские чистки. Иностранные журналисты, сообщавшие о судилищах, получали на удивление много точной информации напрямую из советской печати, которая каждое заседание трибунала подавала как победу – вплоть до чистки самого Совинформбюро. Репортер The New York Times Гарольд Денни подытожил, какие группы населения были уничтожены за предыдущий год. Список включал героев революции 1917 года, генералов Красной армии, высших чинов НКВД, ведущих сотрудников Министерства иностранных дел, партийных и комсомольских руководителей, председателей колхозов, директоров заводов и фабрик и так далее. Чистки, писал журналист, проводились с таким размахом, что в погоне за новыми врагами народа работники органов хватали даже кухарок и нянечек. В телеграмме, датированной октябрем 1937 года, сообщалось, что главного смотрителя Московского зоопарка осудили за то, что он водил подозрительные знакомства, включал в парке громкую музыку и кормил барсуков сосисками, начиненными стрихнином.

Прокуроры не моргнув глазом заявляли, будто врачи-вредители в попытке дискредитировать революцию заражали пациентов сифилисом, а иные контрреволюционеры до того наглели, что прямо на улицах вступали в сговор с иностранными наемными убийцами, шпионами и диверсантами. Подумать только! Казались коммунистами до мозга костей, а на самом деле не один десяток лет разрушали советскую власть изнутри!

Сторонние наблюдатели не знали, что и думать. Сталинский террор принял такие масштабы, что даже самые доверчивые начали сомневаться в его целесообразности. Но почему обвиняемые публично признают свою вину, как это бывало на судах над самыми высокопоставленными советскими чинами? Приверженцы левых взглядов и те, кто надеялся на помощь России в борьбе против немецкой угрозы, цеплялись за надежду: вероятно, все-таки существуют некие заговоры и козни, не станут Советы лютовать на пустом месте.

Эмигранты понимали происходящее лучше многих других. Да и осужденным иностранцам, которых иной раз отпускали на родину без приговора или после непродолжительного срока, было что рассказать о сфабрикованных обвинениях. Так подробности допросов, признаний и пыток становились достоянием гласности.

Хотя Набоков в политику демонстративно не вмешивался, другие эмигранты не желали стоять в стороне. Одним из них был Александр Керенский. В 1938 году он выступил с лекциями в Америке, где говорил о принципиальном сходстве советской и немецкой диктатур. Керенский отстаивал мысль, что будущее не за выбором между фашизмом и коммунизмом, а за возвращением к демократии. Он предрекал (к тому времени уже десять лет кряду), что демократия вернется и в Россию. Его спросили, когда можно ждать этого события. Он ответил, что не хочет выступать в роли пророка, но, по его мнению, русский народ может распробовать свободу и через четыре месяца, и через четыре года. В ноябре того же 1938 года Керенский выступил с резкой критикой отца Кафлина – католического священника, который регулярно появлялся в американском радиоэфире, обвиняя русскую демократию в сговоре с сионистами и еврейскими банкирами.

В СССР люди знали о происходящем и больше и меньше, чем изгнанники русского зарубежья. Разумеется, на страницах советской печати критический анализ сфабрикованных «заговоров» был невозможен. Но размах и абсурдность чисток бросались в глаза. Вчера твоего начальника превозносили до небес, а ночью пришли и арестовали как врага народа. Не желая, чтобы их ассоциировали с теми, кто становился объектом репрессий, советские граждане научились не спрашивать о друзьях и коллегах, если те вдруг исчезали.

В Ростове-на-Дону девятнадцатилетний Александр Солженицын и его товарищи – все до единого пламенные комсомольцы – знали достаточно, чтобы не верить постановочным судебным процессам и вполне понимать ответственность Сталина за творимые зверства. Если бы Россия пошла ленинским путем, считали они, такого количества жертв удалось бы избежать. Но говорить подобное можно было только шепотом и только надежным друзьям.

Большой террор смущал и левых Европы и Америки, приветствовавших успехи Советов и одобрявших деятельность Коммунистической партии. Книга Эдмунда Уилсона «Путешествие по двум демократиям», написанная по материалам поездки в Россию, вышла в 1936 году. Критические замечания автора не пришлись в СССР ко двору и поставили в неудобное положение Уолтера Дюранти, но, пожалуй, партийному руководству стоило бы поблагодарить Уилсона. Он обнародовал некоторые нелестные для Советов наблюдения, но вывод, что Советский Союз стал тоталитарным государством, оставил при себе.