Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова Страница 43

Большой террор смущал и левых Европы и Америки, приветствовавших успехи Советов и одобрявших деятельность Коммунистической партии. Книга Эдмунда Уилсона «Путешествие по двум демократиям», написанная по материалам поездки в Россию, вышла в 1936 году. Критические замечания автора не пришлись в СССР ко двору и поставили в неудобное положение Уолтера Дюранти, но, пожалуй, партийному руководству стоило бы поблагодарить Уилсона. Он обнародовал некоторые нелестные для Советов наблюдения, но вывод, что Советский Союз стал тоталитарным государством, оставил при себе.

Европа поляризовалась между коммунистической Россией и нацистской Германией (хотя какое-то время последователи были и у Муссолини). В июне 1936 года Франция сделала выпад влево; пост премьера впервые занял социалист и еврей – Леон Блюм.

Набоков переехал во Францию в середине того единственного года, когда Блюм находился у власти и отстаивал права рабочих. Французские консерваторы играли на расовых и политических предрассудках обывателя, заявляя, что «лучше Гитлер, чем Блюм». Невзирая на то, что Блюм родился в Париже, один из членов Национальной ассамблеи называл его «хитрым талмудистом». Троцкий, после изгнания из Союза живший в Мексике, осуждал Блюма за недостаточную революционность. С легкой руки Троцкого Блюма стали называть французским Керенским.

К тому времени, как Набоков распрощался на Ривьере с Ириной Гваданини, Леон Блюм не выдержал экономического и политического давления и подал в отставку. Писатели левых взглядов по всей Европе начали наконец открыто критиковать советскую систему. Андре Жид подробно описал нарушения прав человека в книге «Возвращение из СССР», вышедшей в 1936 году. Эдмунд Уилсон, еще год назад заявлявший, что Советский Союз в нравственном отношении превосходит все прочие страны, признал, что советское правосудие – это фарс. Он присоединился к группе писателей, которые поддерживали коммунистов, но Сталина называли обманщиком и злодеем.

Если Уилсон, Джон Дос Пассос и Э. Э. Каммингс пересмотрели свои взгляды после посещения Советского государства, то Владимиру Набокову, который в адрес большевистской власти не сказал ни единого доброго слова, не от чего было отрекаться. За два десятилетия в эмиграции он ни на йоту не изменил своего отношения к большевикам и ни разу не поставил творчество на службу политическим партиям.

В начале 1937 года, когда Набоков ездил в Англию, он посетил свою альма-матер и обедал с однокашником, который в студенческие годы поддерживал большевиков. Набоков заранее знал, какие доводы ему придется выслушивать и о чем пойдет речь: о хирургической попытке отделить Сталина от Ленина, о готовности оплакивать погибших во время чисток, не слыша при этом, как потом выразился Набоков, доносившихся еще при Ленине «стонов из трудового лагеря на Соловках или подземной тюрьмы на Лубянке».

Если условно разделить писателей на две партии – тех, кто мечтает переосмыслить литературу, и тех, кто стремится переделать общество, – Набоков, не задумываясь, выбрал бы первую. Но в «Даре» ему не пришлось делать выбор. Роман, новаторский по форме, в то же время трактует историю революционного движения России как причину гибели империи и рассеяния ее граждан по белу свету.

Берлинскую эмигрантскую общину Набоков запечатлел в романе блестяще, однако благодарности, разумеется, не снискал. Эмигрантам не понравилось, каким в романе показан их мир, не понравился и героизированный протагонист, явное альтер-эго автора. В Христофоре Мортусе легко угадывается нелюбимый Набоковым поэт и критик Георгий Адамович. На обвинения в злопыхательстве Набоков ответил, что если в творческих целях ему понадобилось «взять даром в это путешествие образы некоторых <…> современников, которые иначе остались бы навсегда дома», то тем, на кого пал его выбор, грех жаловаться.

Набоков сделал со своими литературными собратьями то же, что его Федор – с Чернышевским: запечатлел человеческие причуды и крохотный мирок берлинских изгнанников, пока из их судеб не состряпали сентиментального жития святых. Он не будет по ним вздыхать, но и бесследно раствориться в прошлом тоже не позволит.

В сентябре 1937 года Адольф Гитлер встречал в Берлине диктатора-союзника Бенито Муссолини парадом эсэсовцев. Через два месяца в Мюнхене открылась выставка «Вечный жид». Образ легендарного бессмертного скитальца подвергся переосмыслению и был представлен в виде этакого морального урода, поднявшегося на гребне большевистской революционной волны, угрожающей захлестнуть весь мир. Таков был немецкий ответ нью-йоркской выставке «Вечная дорога», рассказывающей о преследованиях, которым в ходе истории подвергались евреи.

В книге, которую в том же году (и под тем же названием «Вечный жид») выпустила нацистская партия, евреев из гетто изображали ведущими «криминальную деятельность» посреди «вони и гор мусора». Авторы утверждали, будто иудеи используют «мишурный блеск патологии, чтобы смущать и порабощать» остальные народы. От масштабных пропагандистских проектов, превозносящих достоинства арийцев, нацисты перешли к культивированию антисемитизма в широких массах, опираясь на которые можно было бы приступить к активным действиям. Газеты Европы и Америки осудили выставку, но в Берлине ее посетили сотни тысяч немцев, после чего она отправилась в турне по Германии и Австрии.

Нацистский образ разносчика политической смуты и сексуального извращенца, больше тысячи лет сеющего разврат, мало походил на набоковского Агасфера. Двадцатитрехлетний Набоков оставлял несчастному скитальцу возможность искупления и любви; нацисты же трактовали легенду в том смысле, что евреи по природе своей дефективны, не подлежат исправлению и представляют угрозу для остального мира.

Со времен создания «Агасфера» в жизни Набокова многое изменилось. В «Даре» Федор описывает, как Зина, вначале с раздражающим напором, а потом спокойнее и мягче превращает его равнодушие к антисемитизму в тонкую восприимчивость, заставляя жалеть, что раньше он не обращал внимания на злобные выпады друзей и знакомых. Набоков прошел сходный путь. Он больше десяти лет был женат на гордой своей национальной принадлежностью еврейке Вере Слоним, и теперь его трехлетний сын оказался в эпицентре умышленно нагнетаемой массовой ненависти.

К концу 1937 года эта ненависть приобретает вполне осязаемые формы. Расширяется сеть концентрационных лагерей. В Дахау вместо построек, вмещавших четыре тысячи восемьсот человек, возвели более крупный комплекс. В 1937-м на лесистых взгорьях к северо-западу от Веймара открылся Бухенвальд. В окрестностях Ораниенбурга принял первых узников концентрационный лагерь Заксенхаузен.