Андреа Бочелли - Музыка тишины Страница 42

Когда они доехали до заброшенного дома, Амос, опьяневший от желания, предложил своей спутнице спешиться, чтобы дать лошади отдохнуть. Они спрыгнули на землю, и Амос уверенным жестом достал из кармана плаща длинную веревку, затем распряг лошадку и привязал ее к металлическому кольцу, вмурованному в фасад здания, – все это он проделал с ловкостью бывалого наездника. Потом он пригласил Гайю следовать за ним по внешней лестнице на второй этаж заброшенного строения, откуда они попали в абсолютно пустую комнату. Гайа пошла за ним без всяких возражений; казалось, она ничуть не смущена. Амос снял плащ, расстелил его на полу, сел и позвал девушку присесть рядом с ним. Они принялись разговаривать, сперва о лошадях, а потом обо всем понемножку. Амос гладил ее по волосам и то и дело прикасался ладонью к ее разгоряченным щекам. Чуть позже ее рука оказалась в его руке, а затем он заключил девушку в объятия, крепко прижал к себе и поцеловал.

Когда Амос вернулся с облаков на землю, он не в состоянии был определить, сколько времени прошло. Он подскочил, когда ему пришло в голову, что он доверил судьбу лошади старой веревке. Рывком поднявшись на ноги, он, как мог, поспешно привел себя в порядок и, извинившись, понесся вниз по лестнице. Металлическое кольцо, десятилетия висевшее на стене дома, было на своем месте. Там же была и веревка. А вот лошадка исчезла.

Его охватил ужас: что за безответственность – оставить ее вот так! Ведь за это время она могла уже пересечь провинциальную трассу, где ее легко мог сбить автомобиль или сама она налетела бы на мотоциклиста. Должно быть, кобылка просто оторвала кольцо, к которому крепится уздечка, и теперь, даже если он ее разыщет, будет непросто снова взнуздать ее. «Зара! Зара!» – стал он звать в отчаянии, хоть и понимал, что лошадь – не послушная собака и не откликнется на зов. Амос прекрасно знал, что, если лошадь ушла, она устремится в сторону конюшни, где надеется получить свою привычную порцию овса и немного отдохнуть.

Он молитвенно сложил руки и мысленно обратился к Господу, о котором совсем забыл в последние часы; потом позвал Гайю, которая прибежала, веселая и легкомысленная, как все пятнадцатилетние, что сильно обидело Амоса. «Надо бегом бежать к дому!» – сказал он и, схватив ее за руку, буквально потащил за собой.

Возле старой мельницы Амос обессиленно остановился и позвал теперешних ее владельцев, которые жили напротив, переделав мельницу в небольшую птицеферму для разведения кур. К нему выбежала запыхавшаяся женщина, которая сообщила, что недавно видела его лошадку, проскакавшую мимо резвым галопом. «Она бежала, но ей вдруг что-то попалось на пути, возможно уж, – рассказала она, – потому что она вдруг в ужасе замерла и кинулась в обратную сторону, в поле за нашим домом. Мой муж попытался поймать ее, но каждый раз, когда он приближался, она убегала от него. И уздечка у нее порвана. Будем надеяться, что она еще там».

«Да уж, будем надеяться!» – подумал Амос и бросился вместе с Гайей к полю, в сторону которого показала женщина.

На поле Зары не было, но она обнаружилась неподалеку, возле курятника, где преспокойно поедала из ведра зерно, предназначенное, вероятно, для кур.

Амос поблагодарил небеса за эту удачу. Он осторожно приблизился, и Зара, подняв голову от ведра, неуверенно посмотрела на него, не зная, бежать ей или оставаться на месте. Потом все-таки погрузила морду обратно в ведро, и тут Амос обхватил ее шею обеими руками и медленными, спокойными движениями надел на нее уздечку. И только вдев обратно вырванное кольцо, он снова почувствовал, как к нему возвращается уверенность.

Вечером, за ужином, Амосу поистине было что рассказать родным о прошедшем дне. Он прекрасно знал, что это приключение вызовет всеобщее неодобрение из-за напрасного риска, через который ему пришлось пройти, бросив лошадь привязанной к металлическому кольцу; а также потому, что он заставил ездить верхом без седла маленькую девочку – ведь оба могли упасть и расшибиться, не говоря уже о том, какие сплетни мог спровоцировать тот факт, что они вдвоем отправились в «Лесной дом», заброшенное поместье. Ведь какой-нибудь любопытный мог последовать за ними, шпионить, а потом донести отцу Гайи…

Родители все ругали и ругали его, гневно выражая свое недовольство, но Амос был рад, что рассказал им все без утайки, ведь его натура экстраверта редко позволяла ему сохранять свои собственные секреты. И потом, это было прекрасной возможностью поведать близким о Гайе, которая теперь поселилась в его сердце, заполнив пустоту, оставленную Марикой.

На следующий день, не обращая внимания на родительские упреки, он оседлал Зару и решительно поскакал в сторону дома Гайи. Она ждала его на улице – так, словно они договорились о встрече. В ней было столько невинной девичьей наивности; она будто не знала хитростей в любви, свойственных для тех полудевушек-полуженщин, кто окончательно оставил позади свое детство.

«Я так и знала, что ты придешь!» – воскликнула она, улыбаясь.

«Если тебе это не нравится, могу немедленно уйти!» – откликнулся Амос, притворяясь задетым.

«Я бы тогда не стала ждать тебя здесь!» – ответила она ему.

«Откуда я знаю, может, тебе просто нравятся лошади!» – продолжал заигрывание Амос, веселясь от всей души.

«Нет!» – отрезала Гайа сухо.

Амос был приятно поражен ее решительностью. «Хорошо, тогда сегодня никаких поездок верхом. Я вернусь, расседлаю Зару и буду ждать тебя там. Если хочешь, конечно!» – добавил он и галопом направил лошадь в сторону дома. Гайа тут же последовала за ним на своем мопеде, помогла снять с Зары седло и узду, обтереть ее и даже отвела лошадку в стойло и принесла ей добрую порцию овса. Только потом, с чувством выполненного долга, она, широко улыбаясь, двинулась навстречу Амосу и остановилась прямо перед ним. Он притянул ее к себе и крепко обнял, охваченный внезапным счастьем.

Потом он отошел от нее и направился к колодцу с видом человека, которого посетила неожиданная мысль или сомнение, которое надо немедля прояснить: «Откуда столько беспричинной радости?» Он сел на каменный бортик колодца, и Гайа, устроившаяся рядом, тут же стала убедительным ответом на его вопрос. «Я не создан для одиночества, – подумал Амос. – Насколько же вдвоем все проще и приятней!»

Придя к подобному выводу, он почувствовал себя как никогда хорошо.

Гайа, безусловно, не была похожа на его одноклассниц и других городских девчонок, с которыми он знакомился на различных праздниках и мероприятиях. Она и одевалась иначе, и говорила по-другому, и вела себя не так, как они, даже сам Амос чувствовал себя далеким от ее образа жизни; тем не менее ее природная, поистине обезоруживающая естественность, ее свежесть, ее изменчивый – то спокойный, то бурный – характер, ее доброта и решительность делали общество этой девушки не только приятным, но и богатым на сюрпризы. Несмотря на то что Гайа ходила в школу в городе, это ничуть не изменило ее: в ней не было и намека на предрассудки, на городскую чванливость или на малейшие попытки – удачные или нелепые – использовать в своем языке «городскую» лексику. Она была скорее полевым цветком, бродячей собачкой, певчей птицей, существом совершенно свободным, приспособленным больше к жизни на природе, чем к условностям и конформизму современности. Именно поэтому она любила лошадей, умела говорить с ними на инстинктивном и молчаливом языке тела, и поэтому ее и потянуло к Амосу, которого она полюбила, ничего не прося взамен, что позволяло ей чувствовать себя свободной от всяких пут условности.