Таня Перес - Дитя дорог Страница 43

– Ах, это так, ты кушаешь по ночам? – иронически спрашивает Софи.

– Почти никогда я по ночам не ем. Но сейчас я буду есть. Можно встать?

– Сиди, пока мы сидим! Ты забыла правила приличия?!

– Да! – отвечаю я. – Я была в концентрационных лагерях, лежала в больнице девять месяцев, мои ноги были совершенно обморожены, и я ела один раз в день, только суп! Да, вы правы, я потеряла все приличия и не собираюсь их находить вновь!

С этими героическими словами я встаю, целую дядю Паву и выхожу в другую комнату. Поздно вечером, после того как моя «семья» вышла из дому, обе мои хозяйки постелили мне на стоящем в углу большом сундуке.

– Кушай свой бутерброд, вот тебе стакан воды. Теперь спать!

Я сидела всю ночь на сундуке, прислонившись к подушкам. Очень тяжело дышала и «свистела». Первый припадок астмы в гетто Балты. Утром зашел ко мне дядя Павел, на его ногах сапоги, а на голове шляпа, и спрашивает:

– Откуда появился этот кашель и свист, который я слышу сейчас?

– Это проходит, это проходит. Знаешь, это астма. Все это из-за волнений.

– Дома у тебя никогда не было астмы.

– Что-то было, но не так, а сейчас это из-за волнений. Все пройдет. Иди на работу, Пава. Не беспокойся обо мне, я в порядке.

Сегодня начались мучения. Приказы его «жены». Она меня учит чистить картошку, штопать чулки, зажигать огонь на плите, жарить яичницу на сковороде, которую мне было очень тяжело держать, разбирать продукты, раскладывать по местам, заправлять кровать, почистить зубы, помыть лицо. Все это издевательство продолжалось несколько недель.

За это время мой дядя Павел принес мне огромное количество одежды, которая мне подходила и по росту и по возрасту. Даже сапожки и чулки, и разные мелочи. Вся эта одежда прошла дезинфекцию в печи и стирку, но все-таки был какой-то странный запах. Мои хозяйки повесили одежду во дворе проветрится, чтобы я не чувствовала этот странный запах, который мне казался ужасным. Эти хорошие женщины сделали все возможное, чтобы облегчить мне это наказание, которое я проходила в их доме. Но, несмотря на это, я чувствовала себя очень несчастной. Без какой-либо надежды и очень сожалела о своем приезде в Балту. Каждую ночь я думала, как мне отсюда удрать и куда? Мои бессонные ночи я думала о доме, о папе и маме, об их любви, о Людмиле Александровне, моей чудесной докторше, о Пете Поплавском, о неуклюжем Пете, и даже о Стасике с его голубыми глазами. Каждую ночь я в своем воображении обнимала единственное существо, которому я могла дать свою любовь, маленькую Анюту! Этот период был тоже очень тяжелым.

Так проходили дни и ночи, сопровождаемые тяжелым кашлем и свистящим дыханием. Единственное, что было прекрасным в этом доме – это огромная библиотека наших хороших хозяек. Библиотека была для меня открыта, и я могла там спокойно читать – и сидеть в кресле! Это вернуло мне ощущение культурного человека, то, что до этого у меня совершенно исчезло. Это правда, что и в больнице я читала каждый день что-то другое, но здесь мне у меня появилась возможность выбирать, что мне читать и что меня больше интересует. Конечно, я выбирала книги для взрослых, похоже, что мое детство закончилось. В середине дня «мадам» Софи исчезала из дома и уходила «наносить визиты», играть в карты со своими подругами, сплетничать и обмениваться рецептами пирогов из кукурузной муки. В это время я исчезала в библиотеке, а хозяйки занимались своими делами. Это были счастливые часы, действительно счастливые! Снова я – Таня! Та Таня, о которой я совершенно забыла. В общем, я думаю, что у меня была проблема с определением себя как личности. Я искала самое себя!

Хозяйки очень интересовались тем, что я читала, и разговаривали часами со мной перед сном. Они были русские из Белоруссии, они застряли в Балте, когда глава их семьи получил работу в горсовете. Через несколько лет после этого вспыхнула война. Его сразу же мобилизовали, а женщины остались позади. По прошествии некоторого времени, они узнали, что он был убит в первых боях на немецко-русском фронте около Ленинграда. Из их рассказов я поняла, что этот красивый дом, так хорошо построенный, их собственность, но они не имеют права его оставить без опасения его потерять. Кроме того, они не могли вернуться в Белоруссию, потому что там были тяжелые бои. Они чувствовали себя чужими среди украинцев, которые совершенно свободно их осмеивали. Острый украинский юмор очень жесток, но чрезвычайно смешен. Все это они мне рассказывали во время длинных вечерних разговоров перед сном, в сопровождении чая и замечательного печенья. Я им рассказывала о моей «Одиссее», со дня побега из горящего Кишинева, до того момента, когда я попала в их дом. Они плакали, всхлипывали и восклицали: ах, ох. Они гладили меня по голове и угощали конфетами, которые они делали дома. Не знаю, где они находили сахар. Мне было очень приятно смотреть и учить, как делают карамельки и пробовать их еще теплыми. Если бы не «очаровательная» Софика, я бы никогда не оставила этот дом, но судьба решила иначе.

32.

В одно прекрасное утро, когда я была занята штопкой чулок дяди Павы под тщательным наблюдением противной Софи, он появился собственной персоной:

– Брось все и идем со мной. Хорошо оденься, – говорит мне дядя Пава с улыбкой. – Я тебя познакомлю с разными местами в этом гетто.

Одеваюсь за несколько минут и бегом выхожу. Подаю дяде Паве свою руку, как когда-то несколько лет назад. Его большая рука сжала мою и мы пошли по намощенной улице Балты.

– Куда мы идем? – спрашиваю я.

– Сначала я хочу тебе показать, где граница гетто, которую тебе нельзя переходить!

Мне было ясно, что нет таких границ, которые я не могу перейти в ближайшее время, но, конечно же, я не сказала ни одного слова. Наша прогулка продолжалась почти час. Это гетто не было большим, за один час мы охватили всю новую «географию». Мы остановились возле «комитета» – руководство гетто. Мой дядя Павел занимал там очень важную должность. До сегодняшнего дня, я не совсем понимаю, что именно он там делал. Со временем, я поняла, что основной деятельностью этого места была посылка людей, в большинстве мужчин, иногда и женщин, на работы. В большинстве случаев эти люди не возвращались назад. Если эти люди не возвращались, то по прошествии некоторого времени, один из членов центра куда-то уезжал на поезде и возвращался с мешками одежды. Все это проходило с большой секретностью, но некоторые люди все знали.

Были три возможности: одна – выход на работу. Люди собирались перед комитетом, по спискам которые были приготовлены заранее членами центра. Тяжелая миссия! Никто из них не знал, вернутся эти люди или нет. Их жены и дети стояли на расстоянии и молча дрожали от страха. Я этого никогда не видела, но мои друзья в гетто неоднократно описывали мне эту сцену. Вторая возможность была, посылка этих людей в другие гетто или в другие лагеря. Третья и последняя возможность для них – никогда не вернуться.