Таня Перес - Дитя дорог Страница 42

– Замерзли. Во время странствий. И ноги тоже.

Обе женщины не поняли и не могли понять то, что они слышат.

– Что за эшелоны?

Я рассказываю им о бессарабских евреях, о моих родителях и даже об ужасной смерти моей бабушки. У них текут слезы из глаз, они меня обнимают и говорят:

– Не бойся, не волнуйся. Это все позади. Твой дядя нам сказал, что тебя он обожает больше всех в мире. Еще он сказал, что у него никогда не было и никогда не будет детей. Ты его единственный ребенок!

– Он рассказал вам о своей жене, о моей настоящей тете?

– Нет. Но мы поняли сами, что эта «дама» его подруга жизни, а не жена.

– А что такое подруга жизни?

Обе начали смеяться, немного растеряно.

– Он нам рассказал много рассказов, что ее мужа убили по дороге, а его жену убили в Кишиневе.

– Кто убил?

– Румыны, кто же еще?

– Но ведь она тоже румынка. Я слышу, что она все время говорит по-румынски.

– Она такая.

– Вы ее не особенно любите?

Опять смятение.

– М-м-м… она не совсем симпатична. Мы не совсем понимаем ее. И что она от нас хочет.

– А что такое подруга жизни?

– Это что-то вроде любовницы. Ты знаешь, девочка, что такое любовница?

– Конечно, знаю, что за вопрос?! Помню, в Кишиневе у него было много таких. Из-за одной мы не уехали с русской армией. И вся наша семья погибла по дороге в Транснистрию.

– Давай не будем говорить о грустном! – говорит пожилая дама. – Мы тебе дадим книги. Ты всегда будешь с нами кушать, когда захочешь и тогда, когда твоя «дама» не позовет тебя за их стол.

– А где я буду спать?

– Ты видела у входа на кухню, ближе к столовой есть большой сундук, рядом с печкой.

– Да, я видела, он полон разноцветных подушек.

– Это хорошее место, возле горящей печки, там есть и свет и тепло. Мы не возьмем с твоего дяди денег ни за обеды, ни за что. Для тебя все так.

– Спасибо.

Они посмотрели друг на друга, и я поняла, что это решение пришло в этот самый момент. И также я поняла, какой статус у меня будет в доме моего дяди и сразу же у меня родилась мысль: надо побыстрее отсюда удрать.

31.

Дядя Павел пришел поздно вечером. Он меня поцеловал, потом поцеловал «мадам» и сказал:

– Мы сейчас поужинаем, потому что после этого мы приглашены на карты.

– На карты? – говорю я. – Ты серьезно? У вас в гетто играют в карты? Кто они такие – эти игроки?

Я была очень удивлена! Дядя Павел, в великолепном настроении, ущипнул меня за щеку и спросил:

– Ты наверно очень голодна?

Я не отвечаю. Не знаю, что сказать.

– Софика, – обратился к ней дядя. – Что ты нам приготовила на ужин?

Слово «нам» очень понравилось мне. Я сказала сама себе: я уже включилась в планы «семьи»!

Мадам отвечает ледяным голосом:

– Я ничего не приготовила, будем есть то, что осталось со вчера. Я была занята Таней!

Я стояла с открытым ртом, до этой минуты я ее даже и не видела.

– Есть баклажаны, которые я приготовила вчера, хлеб, который ты сейчас принес и салат из красных помидор. Очень много еды.

– Есть прекрасная деревенская колбаса, которую мне дал один крестьянин. И, конечно, бутылка водки!

– Ты знаешь, что я ненавижу этот вульгарный напиток! Водка! Таня, накрой на стол!

Я в жизни не накрывала стол и тем более я не знала, что и где лежит.

Я вхожу в столовую, вижу старинный буфет, наверно, хозяйский, ящики и над ними за стеклом стаканы. Я очень осторожно вынимаю всю посуду, которая, как мне кажется, может понадобиться, очень боюсь за свои пальцы, чтобы они не сделали мне какую-нибудь пакость. Мне не хватает только что-нибудь разбить у этой важной дамы. Понимаю, что я прохожу экзамен по поведению. В углу лежит белая скатерть, тщательно выглаженная, что меня очень удивляет. На следующий день я узнала от хозяек, что они всем этим занимались: стиркой, глажкой и, конечно, варкой еды. И даже покупками. Это все я узнала потом. Сейчас я должна все сделать очень осторожно и медленно. Я кладу на стол белые красивые тарелки. Три тарелки, три стакана и вилку с ножом с правой стороны тарелки. Я не нахожу соль, спрашиваю у «дамы» где она. «Дама» за мной следит как строгая учительница за ученицей. Я выхожу из себя.

– Ищи соль. – Говорит с олимпийским спокойствием.

К моему счастью, заходит наша старая хозяйка и молодая. Они несут две большие тарелки с салатами и горячий хлеб, тщательно нарезанный ломтиками. Через минуту они приносят чайник, к моему удивлению с настоящим чаем. После чая у еврейского врача, я пила только чай из морковки. Между прочим, у врача я только успела отхлебнуть чая, и сразу же он начал меня допрашивать. Так что я не смогла его допить, за что я до сих пор на него злюсь. Запах свежего чая меня пьянит. Мой дядя кладет колбасу, о которой он говорил, на специальную доску, и режет ее на тонкие ломтики.

– Тебе можно кушать колбасу? – спрашивает меня ледяная Софи.

– Я не никогда не знала, что мне нельзя кушать колбасу. Я уже два года не видела колбасу, а может и больше.

– Ага… теперь у тебя есть замечательный шанс попробовать то, что ты в жизни не видела.

Дядя Павел бросил на меня озабоченный взгляд. Он почувствовал, что я ужасно обижена. Он обнял меня за плечи и сказал очень холодным тоном, совсем другим, не таким как прежде:

– Эта девочка росла в очень богатом доме. Никогда ни в чем не нуждалась! Теперь мы должны вернуть ее в прежнее состояние, она должна много и вкусно есть!

Он смотрит мне в глаза, поднимает своим толстым пальцем мой подбородок и заканчивает фразу:

– Правильно я говорю, моя маленькая Таточка?

Я не отвечаю. Опускаю глаза, чтоб эта ведьма не видела, как сильно она меня задела. Молодая хозяйка остановилась у дверей и стояла неподвижно, держа хлебницу в руках. Она все слышала.

– Что вы там окаменели? Разучились ходить? – говорит Софика, очень вежливо.

Молодая женщина, бросив на меня жалобный взгляд, поставила на стол хлебницу и сказала:

– Приятного аппетита!

Она вышла из комнаты и хлопнула дверью, таким образом она выразила свой протест. Софика вопрошающе посмотрела на своего мужа и спросила на своем элегантном румынском:

– Что такого я сказала? Почему она рассердилась?

Мы не отвечаем, начинаем кушать. Мой дядя ест как всегда огромное количество хлеба. Пьет бессчетное количество чашек чая и к каждой чашке прибавляет стопку водки. Мое горло сжато, я ничего не могу проглотить. Запах хлеба сводит меня с ума, запах колбасы одурманивает. Я сижу с бутербродом в руке и ничего не могу проглотить.

– Таточка, кушай!

– Она ест, она ест. – Утешает дядю «мадам». – Наверно, эти дамы закормили ее всякой гадостью, которую они сами едят.

– Правда, – отвечаю я. – Я ела очень много в обед. А сейчас я сделаю себе бутерброд с колбасой и положу его на столик возле кровати.