Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 43

18_____

Страшно не захотелось ехать. У Саши все то же самое. Днем пошли к Вяч. Иванову. Нувель говорит, что начал писать дневник по моему примеру, остается долгое время в городе, приглашал с Сомовым одних, у Иванова могут быть Hafiz-Schenken, — все это заставило меня желать остаться, и притом, как я ни люблю Броскина, вечное пьянство, бутылки, ползающие по всей квартире девицы, какой-то смрад от всего этого мне начинает бросаться в нос. Были у Ивановых; Сомов писал его портрет; редко человек производит такое очаровательное впечатление, как Сомов, все его жесты, слова, вещи так гармонируют, так тонки, так милы, что самый звук «Сомов» есть что-то нарицательное. Я читал «Алекс<андрийские> п<есни>», «Предосторожность» и «Елевзиппа». Иванов нашел, что мой genre[69] скорее всего роман, что у меня «душный талант», протестовали против поддевки. Они очень милы, и я бесконечно рад познакомиться с ними не только официально. Только я боюсь, что Нувель скоро надоест со мною возиться. Впрочем, м<ожет> б<ыть>, было бы еще скучнее, если бы все не надоедало. Обедал у Чичериных; поехал к Казакову и попросил, чтобы тот отпустил своих служащих со мной выпить перед отъездом. Это было так прямо, что он согласился. Василий и Степан пошли со мной к Морозову, там присоединились Козлов и Зверкин, но послед<ний> все врал всякий вздор: «С 1 мая» да «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», так что мы его высадили на отдельн<ый> стол. Пригласили Сеньку, несмотря на неудовольствие его дам. Для чего-то он таскает мое письмо у себя в кармане и на вопрос своих товарищей, с кем он поздоровался, сказал, что «это для вас слишком серьезный господин». Степан ушел домой, т. к. у него болели зубы, Кудряшев стал ссориться, зачем я отказался от его услуг провожать меня, а прошу об этом Каткова. Андр<ей> Ив<анович> говорил: «Мих<аил> Ал<ексеевич>, зачем вы гладите так при всех этого молодого человека, а нас не гладите, мы ведь подольше с вами знакомы». Я хотел было ответить, что оттого, что вы — не коты, но воздержался. Катков проводил меня до дому; что я говорил ему дорогой, я не помню.

19_____

Утром ходили с Сашей за билетами, я вел его, как слепого, съездил в банк, потом к Сеньке купить белья, за сапогами, в Апраксин к Иову и Маркьяну. Прошел в магазин, был один Степан, говорил, как Козлов рассказыв<ал> про мои вчерашние похожден<ия>, что я с бельевым Сенькой чуть не целовался при всех. Дома решил завтра не ехать. Сообщил об этом Саше, так успешно притворясь огорченным, что он даже стал меня утешать. В магазине это приняли с ликованием. Степ<ан> рассказывал, что хозяин вел с ним длинный душевный разговор обо мне, об моих отношениях к Броскину, что, вероятно, Грише дана отставка, что я это делаю как матерьял для романа (вот идея!){194}, что я хотя и хитрый, но примерный и умница, что у меня <петровские?> глаза, что как часто я их выручал и как было бы непоправимо потерять такого клиента и приятеля, если бы Саша или кто другой меня отвлекли от них, что поэтому нужно с Броскиным обходиться аккуратнее; к чему это все говорилось, довольно ясно. Я очень рад, решив не ехать. Пил чай на Верейской.

20_____

Билет отдал назад. Скучал адски и вечером, протомившись до запора в магазине, пошел на вокзал. Было до смерти тягостно идти почти ночью одному провожать. Будто в незнакомом городе, где никого нет ни близких, ни знакомых, а дома, в прошлом, в покинутом, все так мило, уютно, тепло. Саша с женой и прислугой были уже там; Саша так слаб, что не мог без труда нести корзину, которую я легко донес до вагона. И потом мы всё ходили взад и вперед, он звал скорее приезжать, просил ежедневно писать, говорил, что может умереть. Наконец, простившись еще раз через окно, уехал. И я не буду слышать его костей через слегка обмякшие теперь щеки, его губ, его рук, как он обнимает, гладит, смотрит. Горестно вернулся я домой, где все уже спали, и, не закусывая, лег спать. И будто все кончилось, все уехали, я один в чужом вдруг городе.

21_____

Вот первый день, что я без Саши. Утром написал обещанное ему письмо, хотя писать было еще нечего. Страшная жара. Ходил к Казакову. Козлов говорит, что вчера видел моего приятеля Сеню Каткова. Я сидел дома и, уподобляясь Бобке, дожидался полотеров, как вдруг вместо Сысоя явился какой-то незнакомый безобразный мальчишка. Я так был этим огорчен, что, несмотря на жару, пошел к Гаевскому за бумагой, которой накупил столько, будто я собираюсь писать «Анну Каренину», «Кольцо Нибелунгов» и вести переписку в роде m-me d<e> Sevigné. Освежившись немного этим, после обеда я брал ванну, и пошли с Сережей за Ек<атериной> Ап<оллоновной>. У нас была Варвара и Ольга Павловны и Елиз<авета> Алекс<еевна>, и потом пришел Тамамшев. Так был 1-й день без Саши. В согласии читать свой дневник есть какое-то бесстыдство{195}.

22_____

Утром был в Гостином и условился с Катковым встретиться вечером у Морозова. Прошел Апраксиным, всех видел; пригласил Козлова вечером со мной. Степан и Василий отказались, а мне была потребность быть с кем-нибудь знающим Сашу и расположенным к нему. Дмитриев меня поразил, вдруг начавши уверять, что он сейчас видел Броскина у Морозова в компании 4-х челов<ек> и хотел поздороваться; меня это страшно разволновало. Дмитриев, Зверкин, Козлов и Катков были за столом, но последний потом перешел к своей даме, скандалил с лакеем и убежал, оставив меня проводить Андр<ею> Ивановичу. Оказывается, Кудряшев все время сидел где-то один и все видел.

23_____

Утром, после 12-ти, пришел Муравьев; я говорил весело и оживленно, как со старым знакомым, но особенного возбуждения не чувствовал; лицом он мне почти совсем не нравился, и, лежа, мы говорили о чем-то совсем обыденном. Поехали вместе к Казакову на имянины, но Гриша слез у Гороховой. У Казакова был Мирон, и потом пришел Барабошка, с которым я чуть не подрался за картами. С Мироном беседовали о Саше. Сидели до утра. Утром ели, и я пошел со Степ<аном>, спавшим всю ночь, в магазин, где и пили чай. Много проигр<ал>.

24_____

Спал дома полчаса. После обеда опять заехал в магазин, но денег мне Казаков не отдал. Угощали мастеров, и потом мы пели. Поехал к Нувель в 10-м часу. Они сидели у открытого окна и поджидали меня. Вальт<ер> Фед<орович> читал свой дневник, очень интересно, по-моему. Вообще, было очень, очень славно. И я прочел Сомову дневник, он говорил, что он — ahuri[70], что это бьет по голове, говорил, что, кроме интереса скандала, некоторым он мог бы быть толчком и даже <исправлением?>; намечал Иванова и Бенуа. Кажется, и действительно ему понравилось, хотя я менее всего думал, пиша дневник, о том, чтобы это нравилось кому-нибудь. Возвращался на свете, и с другой стороны полная луна в широком желтом сияньи, и беловатое небо отражалось в каналах; так тепло, так пахнет распускающимися листьями, а Саши нет, и деньги тощают. Из дневника Нувеля я узнал и касающееся меня кое-что неизвестное. Да, Сомов нашел, что впечатление дневника бодрящее, что чувствуется любовь к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья. Hafiz-Schenken предполагается в субботу, гостей 8 чел<овек>, но, к сожалению, с дамами и без Schenken. Завтра последняя среда{196}. Пойду.