Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 44

22_____

Утром был в Гостином и условился с Катковым встретиться вечером у Морозова. Прошел Апраксиным, всех видел; пригласил Козлова вечером со мной. Степан и Василий отказались, а мне была потребность быть с кем-нибудь знающим Сашу и расположенным к нему. Дмитриев меня поразил, вдруг начавши уверять, что он сейчас видел Броскина у Морозова в компании 4-х челов<ек> и хотел поздороваться; меня это страшно разволновало. Дмитриев, Зверкин, Козлов и Катков были за столом, но последний потом перешел к своей даме, скандалил с лакеем и убежал, оставив меня проводить Андр<ею> Ивановичу. Оказывается, Кудряшев все время сидел где-то один и все видел.

23_____

Утром, после 12-ти, пришел Муравьев; я говорил весело и оживленно, как со старым знакомым, но особенного возбуждения не чувствовал; лицом он мне почти совсем не нравился, и, лежа, мы говорили о чем-то совсем обыденном. Поехали вместе к Казакову на имянины, но Гриша слез у Гороховой. У Казакова был Мирон, и потом пришел Барабошка, с которым я чуть не подрался за картами. С Мироном беседовали о Саше. Сидели до утра. Утром ели, и я пошел со Степ<аном>, спавшим всю ночь, в магазин, где и пили чай. Много проигр<ал>.

24_____

Спал дома полчаса. После обеда опять заехал в магазин, но денег мне Казаков не отдал. Угощали мастеров, и потом мы пели. Поехал к Нувель в 10-м часу. Они сидели у открытого окна и поджидали меня. Вальт<ер> Фед<орович> читал свой дневник, очень интересно, по-моему. Вообще, было очень, очень славно. И я прочел Сомову дневник, он говорил, что он — ahuri[70], что это бьет по голове, говорил, что, кроме интереса скандала, некоторым он мог бы быть толчком и даже <исправлением?>; намечал Иванова и Бенуа. Кажется, и действительно ему понравилось, хотя я менее всего думал, пиша дневник, о том, чтобы это нравилось кому-нибудь. Возвращался на свете, и с другой стороны полная луна в широком желтом сияньи, и беловатое небо отражалось в каналах; так тепло, так пахнет распускающимися листьями, а Саши нет, и деньги тощают. Из дневника Нувеля я узнал и касающееся меня кое-что неизвестное. Да, Сомов нашел, что впечатление дневника бодрящее, что чувствуется любовь к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья. Hafiz-Schenken предполагается в субботу, гостей 8 чел<овек>, но, к сожалению, с дамами и без Schenken. Завтра последняя среда{196}. Пойду.

25_____

Я плохо помню, что было сегодня. Видел утром Каткова, потом ходил в Апраксин, был у Казаковых. Страшно скучаю, вечером был дома, были Анджикович, Томилин и Ступинские, играли в винт; приходил Тамамшев, луна ярко освещала комнату, лег спать рано.

26_____

Письмо от Саши, но не его рукой{197}. Зовет скорее, но советует ехать через Рыбинск. Так захотелось его видеть, что были бы деньги, скоро бы отправился к нему. Заехал к Казаковым на квартиру, ел яичницу. Вечером был у Вяч. Иванова, была масса народу, сначала было очень скучно, т. к. участники «Адской почты»{198} отделились и заперлись в отдельной комнате. Но потом заговорили о «красивой жизни»{199}. Вяч<еслав> Ив<анович> говорил очень интересно и верно об эпохах органических и критических, трагизме и jardin d’Epicure{200}, мне было неловко, что он вдруг заметил: «Вот прямо против меня талантливый поэт, автор „Алекс<андрийских> песень“, сам Александриец в душе». Говорил Аничков, ожесточенно, глупо и смешно, ругал почти в глаза все общество, которое гомерически хохотало и хлопало в ладоши, говорил, что эстетизм — мещанство, громил неотомщенную неверность жен, разврат, который конец всего, только не его речи. Пошли на крышу, рассветало, чудный вид, будто Вавилон. Городецкий читал стихи «Монастырская весна»{201} — очаровательно, другие мне несколько меньше понравились. Внизу, продолжив несколько прения, читали опять стихи, и я прочитал «Солнце» и «Кружитесь»{202}. «Сомов» Иванов<а> превосходен{203}. Я слышал, как Сомов говорил какой-то даме, что нужно жить так, будто завтра нам предстоит смерть, будто из моего романа, т. е. вообще мысль, за которую я всецело стою{204}. Возвращался при розовых редких облаках на бледно-голубом, будто выцветший фарфор, небе. Hafiz-Schenke м<ожет> б<ыть> во вторник. Саше не поспел написать.

27_____

Какая скука, какая тоска, пустота. Страшная жара, наши увлечены открытием Думы{205}. После обеда проехал в магазин, тем более что к нам пришли Андриевич. Т. к. Степан был имянинник, потащил меня к Морозову сейчас после дождя. Там было еще скучнее. Поехали пить чай на Верейскую, и вернулся в 12 часов. И я не могу представить, чего бы я хотел. Жить с Сашей? Проезжая по Бассейной, я видел освещенную кассу, лестницу с фонарем, свет в матовых окнах, но, помимо неимения денег, мне как-то неприятна сама мысль об Александре. Разве спросить беленького Павла? Там все такие уроды.

28_____

Какая-то пустота. Сегодня жарко, и улица в городе мне напомнила Александрию. Брал ванну. У Казакова был недолго, Степан говорил, что видел во сне, как Саша его хочет побить и говорит: «Рано или поздно, а получишь от меня таску», а я будто смеюсь. Новый мастер рассказывал о кулачных боях и что на Москве, если 2 мол<одых> человека хотят подружиться, ходят вместе к одной девке и потом вместе стричься одними ножницами. После обеда видел, как напротив в мезонине у открытого окна играли в дураки 3 подмастерья, и мне захотелось опять простоты и дружеской молодой компании. За Охтой чернел лес, виделись церкви. Что-то мною будто невозвратно потеряно. Если б Саша хотя и пил, но был бы здесь, я был бы вдвое менее грустен. Вечером перед бурным весенним дождем дошли до Екат<ерины> Ап<оллоновны>. Играл Mozart’a. Я не все время думаю о Саше, но мне кажется, что это именно его мне недостает.

29_____

Письмо от Нувель, что Hafiz-Schenke во вторник{206}. Сегодня мною более интенсивно овладели оба мои течения, и мне хочется и европейских стариков, и будущих, и скита. Второе отчасти от Аниного письма, где она пишет, что муж ее в марте умер, что весной она съездит к его родным в Костромскую губ., а потом купит дом и поселится в Уфе, открыв торговлю фотогр<афическими> принадлежностями, и т. д. Я смотрел на избранных св<ятых>, и Александр Свирский с подогнувшимися коленками, с поднятым, искаженным экстазом лицом меня перенес в милые далекие моленны, в тихую, полную непередаваемой светлости жизнь. А как давно было, что мы с Сашей ездили в теплый весенний день на Волково, крошили кулич и яйцы на траве могилы и птицы прыгали по голым веткам, ожидая, когда мы уйдем. А Саша, не пьющий, ходивший для меня в магазин, милый, вежливый и уже знавший, не говоря мне, мою любовь к нему! Где это? Что легло такой полосой, будто прошли годы; теперь я смертельно жалею, что не уехал с ними. Теперь у меня мало денег, но на дорогу-то хватит. В магазине все ссорятся, дела идут кое-как, денег мне не возвращают, мне даже не хочется туда ходить. Хоть бы запить с кем-нибудь или сходить ко всенощной. Сысой, полотер, положительно перестал ходить, т<ак> ч<то> и этот маленький еженедельный ресурс иссяк. Ходили вечером к Тамамшевым, там никого не было, но скучно не было. Такая пустота, я готов плакать часами, лежа на кровати. Читали «Kater Murr»{207}.