Федор Раззаков - Богини советского кино Страница 43

Первая любовь пришла к Чурсиной на Дальнем Востоке, куда она переехала вместе с родителями из Батуми. Вот как об этом вспоминает сама актриса:

«Когда мы переехали на Дальний Восток, я стала учиться в смешанной школе. И, естественно, тут же влюбилась. Кроме моего роста (177 см) у меня были комплексы еще и по поводу большого размера ноги. Поэтому туфли мне покупали на два размера меньше. Когда я выходила к доске, от боли мозги „в узел завязывались“! В моем классе учился мальчик по фамилии Шипов, отличник, математик. Я сидела наискосок от него и все время рисовала его профиль. (Кстати, в школьных коридорах висели портреты в моем исполнении — от Архимеда до Сталина.) Шипов был единственным высоким парнем в классе, и это сыграло роковую роль.

На одном из школьных вечеров, на которых я обычно подпирала стенки, объявили белый танец. Я заплетающейся походкой подошла к Шипову и почему-то произнесла: „Можно пригласить вас танцевать?“ От этого „вас“ он, по-моему, чуть чувств не лишился. Страшно смущаясь, мы молча прошаркали вальс и, как только танец закончился, разбежались в разные стороны. Я долго переживала свой позор и однажды на перемене сказала ему: „Ты меня извини, я пошутила. Ты есть „ты“!“ И все как рукой сняло…»

Между тем ее лучшей подругой в классе была красивая девочка, которая, кроме театра или кино, ни о чем больше не мечтала. Летом 1959 года они отправились в Москву поступать в институты: Людмила — в МАИ, а ее подруга — в любой творческий вуз. Но так как в авиационный экзамены были значительно позже, Чурсина решила составить компанию своей подруге, которая поступать в одиночестве сильно трусила. И подали они документы сразу в несколько заведений: во ВГИК, в ГИТИС и в Театральное училище имени Щукина. К удивлению Людмилы, она была принята во все эти вузы, а ее подруга нет.

Л. Чурсина вспоминает: «Было любопытно и совсем не страшно: у меня был тыл — МАИ… На экзамене в „Щуку“ я читала „Белого пуделя“ — кусочек, где мальчик спасает собаку, а та от радости лижет ему лицо и лает. И я залаяла: „А-у! Ав-в!“ Комиссия смотрела с удивлением: стоит взрослая, большая тетка и гавкает. „Хватит лаять! — сказали. — Продолжайте рассказывать!“ Когда я прошла все творческие туры, замдиректора Воловикова, очень мощная, серьезная женщина, вдруг мне сказала: „Останьтесь, зайдите в соседнюю аудиторию“. Ну, думаю, сейчас скажет: „Какое вы имели право вообще переступать порог театрального училища?“ Стою. У меня длинная русая коса, платье из белого муара, сшитое мне мамой на выпускной вечер, туфли на два размера меньше — и от этих туфель мозги мои завязаны узлом.

Вошла Воловикова: „Станьте к стене!“ Неужели бить будет?!

„Скажите: мама!“. А надо сказать, у меня тогда был очень высокий голос — внешности не соответствовал, и я как кукла пищу: „Ма-ма!“ — „Нет, скажите ниже! Вы такая высокая, мощная — что вы писклявите?“ Я оскорбилась: „Извините, я… я ухожу!“ — „Остаться! Встать к стене!“ Я встала. „Если вы не опустите голос, не перестанете „цокать“ и „дзякать“ (я жила в Тбилиси, акцент местный чувствовался), то мы вынуждены будем вас отсеять…“»

В конце концов, узнав, что ее приняли во все три учебных заведения, Чурсина остановила свой выбор именно на Щукинском.

В училище Людмила считалась одной из самых красивых студенток. За ней тогда пытались ухлестывать многие ребята, но она выбрала… преподавателя. Это был будущий «товарищ Саахов» — актер Владимир Этуш. На втором курсе он репетировал со студентами чеховскую «Ведьму», где Людмила играла главную роль. И во время репетиций у них завязался трогательный роман. Правда, длился он недолго и прекратился так же внезапно, как и начался.

Дебют актрисы в кино состоялся уже через год после ее поступления в «Щуку»: режиссер Леонид Луков пригласил ее на небольшую роль в картину «Две жизни». Ее партнерами по фильму были тогдашние звезды советского кино: Н. Рыбников, А. Ларионова, В. Тихонов, Г. Юматов. Картина вышла на экраны страны в 1961 году и имела хорошую прокатную судьбу: 3-е место, 41,3 млн зрителей.

После этого ее заметили и другие режиссеры, она снялась еще в нескольких картинах: «Когда деревья были большими» (Зоя), «На семи ветрах» (медсестра Настя) (оба — 1962), «Утренние поезда» (1963; Тонечка), «Год как жизнь» (1965; Ильза).

В 1963 году Чурсина окончила Театральное училище имени Щукина и попала в труппу Театра имени Вахтангова. Однако проработала она там недолго — всего два года. Причем ушла оттуда скорее по личной причине, чем по творческой. Дело в том, что она познакомилась с 39-летним кинорежиссером из Ленинграда Владимиром Фетиным, который пригласил ее в свою картину «Донская повесть» по М. Шолохову на главную женскую роль — Дарья. По словам актрисы:

«Меня вызвали на съемки, и я поехала. Причем я надела такую мини-юбку, что сейчас стыдно вспомнить, туфли на „шпильках“, несмотря на свой не самый маленький рост (177 см), „халу“ на голове сделала, благо волос было много длинных, — и в таком виде заявилась в станицу Раздорская, в пятидесяти километрах от Ростова-на-Дону.

Был выходной от съемок день. Евгений Павлович Леонов и режиссер Владимир Александрович Фетин ловили рыбу. Когда я предстала перед их очами, успев сломать на дебаркадере каблук, режиссер обалдел и сказал: „Женечка, знакомьтесь — ваша партнерша!“ У Леонова выпала удочка, он всплеснул руками: „Как же я с такой жердью сниматься буду?!“ Мы с ним играли лирическую пару… Мое женское самолюбие было задето: „Евгений Павлович, если надо — закажите себе скамеечку!“ Действительно, была сделана скамья, которая почему-то в нужный момент исчезала, и Леонов бегал по площадке, крича: „Где мои костыли? Мне не достать эту…“»

Именно в процессе работы над этой картиной между актрисой и режиссером случился роман, который и привел к свадьбе. Впрочем, лучше послушать ее собственный рассказ на эту тему:

«В процессе съемок я неожиданно поняла, что влюблена в режиссера. Я сразу же обратила внимание на его руки — удивительно талантливые. А руки — продолжение души. Фетин был старше меня на семнадцать лет, он стал знаменитым после фильмов „Жеребенок“ и „Полосатый рейс“. Володя с Евгением Леоновым и вторым режиссером жили по соседству с домом моей хозяйки. Я частенько через изгородь пролезала к ним во двор, мы репетировали завтрашнюю сцену или просто сумерничали. К концу фильма я вдруг стала замечать, что бледнею, когда режиссер дотрагивается до моей руки, и изо всех сил старалась не выдавать своих чувств окружающим. Но это с каждым днем становилось все труднее. Когда мы озвучивали картину на „Ленфильме“, куда я приезжала из Москвы, вдруг поняла, что тоже не безразлична Фетину. Мы по нескольку раз в день писали друг другу письма, несмотря на то что виделись очень часто.