Автор неизвестен Биографии и мемуары - Знаменитые авантюристы XVIII века Страница 44

Наконец, судорога мало-помалу прошла. Он сделал новое усилие — и со вздохом блаженства поставил другое колено на желоб. Теперь он смело ухватился за лестницу; она уже прошла в окно фута на три и представляла совершенно солидную точку опоры. Он без большого труда продвинул ее еще и еще, и она, наконец, приняла горизонтальное положение. Теперь уже достаточно было ничтожного толчка, чтобы конец, вошедший внутрь чердака, перевесил и лестница опустилась внутрь собственным грузом. Все это было исполнено в одну минуту. Бальби, конечно, видел лестницу и со своей стороны помог снизу ее спуску и установке.

Казанова бросил через окно свои узлы и полотнище и спустился туда сам. Бальби на этот раз встретил его с радостью. Подвиг с лестницею видимо ободрил его; ему, вероятно, подумалось, что на человека, способного к таким подвигам, можно смело положиться. Оба они немедленно произвели тщательный осмотр помещения, в которое попали. Это была какая-то неопределенного назначения камера шагов тридцать длины и двадцать ширины. На одном конце камеры оказалась железная, двухстворная дверь, которая сначала испугала наших беглецов своим грозным видом, но, когда к ней приступили, она без усилия открылась. Через нее друзья проникли в другую камеру, посреди которой стоял стол, окруженный табуретами. В этой камере были окна. Казанова тотчас подошел к одному из них и открыл его. Оно выходило на купол Св. Марка. Спуститься отсюда было возможно: было к чему прикрепить полотнище. Но куда спустились бы они? Это надо было знать наверное. Казанова чем дальше, тем становился хладнокровнее и осмотрительнее. Слишком много уж было сделано и выстрадано, чтобы рисковать на последних шагах. Он решил действовать не иначе, как наверняка.

Казанова вдруг ощутил страшную усталость. В самом деле, пора было отдохнуть хоть немного. Он лег, подложил под голову свой узел и мигом уснул. Сознание опасности как-то вдруг отлетело от него, и жажда отдыха взяла верх над всеми желаниями, всеми страхами и опасениями.

К счастью, проспал он недолго — всего три с половиною часа; о времени он мог точно судить по бою часов у Св. Марка. Его разбудил Бальби, который не спал и ужасно тревожился. Но и этого краткого отдыха было достаточно, чтобы восстановить силы Казановы. Он вскочил на ноги бодрый и деятельный.

Было около пяти часов утра, начинало светать; в Венеции в начале ноября солнце восходит в конце седьмого часа. Осмотревшись еще раз, Казанова вдруг сообразил, что камера, куда они спустились, очевидно, не принадлежит к тюрьме, и, следовательно, из нее должен быть выход. Он опять обошел стены и в одном углу нашел другую дверь. Она была заперта. Казанова нащупал замочную скважину, запустил в нее свое спасительное долото и без особого труда разломал некрепкий замок. Дверь отворилась, и за нею оказалась каморка, в которой стоял стол, а на столе лежал какой-то ключ. В каморке была другая дверь и ключ был, как подумалось Казанове, от этой именно двери; но она оказалась незапертою. Казанова положил ключ обратно на стол и вошел в следующую комнату; здесь на полках лежали груды бумаг; это был, очевидно, архив.

Казанова послал Бальби за узлами, а сам пошел дальше. Он прошел через архив и вышел на лестницу. Он спустился по ней. За первой лестницей начиналась другая; он опять спустился и очутился перед стеклянной дверью, которая не была заперта. Эта дверь вела в обширный зал. Казанова узнал этот зал; это была канцелярия дожей. Он подошел к окну, взглянул в него. Спуститься отсюда на землю не представляло бы никакого затруднения. Но куда попали бы наши странники? В сеть двориков и закоулков Св. Марка. Это была бы огромная оплошность с их стороны. Надо было обдумать иной выход. Между тем Казанова увидал на столе нечто вроде тупого кинжала с рукояткою; это был бурав, которым прокалывали рукописи на пергаменте для пропуска шнурков, на которых прикрепляли печати. Казанова захватил бурав на всякий случай. Потом он открыл конторку и нашел в ней деловые бумаги; он искал денег, но их, по несчастию, не оказалось.

Покончив осмотр разных столов и ящиков, Казанова подошел к двери, хотел было взломать замок, но он не поддался. Тогда он начал проделывать дыру в двери. Удары массивного долота гулко раздавались и были, вероятно, слышны по всему дворцу. Казанова понимал, как это опасно, но тут необходимость риска была неизбежна. Через полчаса отверстие было готово; Казанова пропихнул через него Бальби, затем передал ему узлы, потом и сам пролез. Дыра была страшно узкая, и ее края усеяны острыми шипами расщепленного дерева, которые так изодрали Казанове все тело, что он оказался весь окровавленным; но ему было не до нежностей.

Выйдя из канцелярии, беглецы спустились по лестницам, прошли длинный коридор и подошли к большой двери «королевской» лестницы, около которой находится другая дверь — в кабинет, известный под названием Savio alia scritturo. Это был выход из дворца прямо на улицу. Взломать эту дверь нечего было и думать; для этого надо было обладать тараном или пороховою миною. Казанова знал это. Он спокойно и решительно уселся около двери и начал ждать.

— Теперь наша работа кончена, — сказал он своему монаху. — Будем спокойно сидеть и ждать. Фортуна закончит наше предприятие, как знает.

На что он надеялся? А на то, что, в конце концов, должен же явиться кто-нибудь из сторожей или прислуги, чтобы вымести лестницу. Как только откроют дверь, надо тотчас выскочить вон и бежать. А пока не откроют двери, сидеть и ждать, хотя бы пришлось умереть голодною смертью.

Бальби пришел в ярость. Он осыпал Казанову упреками, называл его обманщиком, предателем, безумцем. Казанова сидел себе спокойно и не обращал никакого внимания на его ярость. Пробили часы: тринадцать, т. е. 6 часов утра.

Казанова вспомнил о своей внешности и встрепенулся. Дело в том, что пока пролезал через все ходы и отверстия, которые пришлось проделывать по дороге, на нем что называется живого места не осталось. Особенно чувствительно пострадал он при пролезании через последнюю щель, в двери канцелярии; у него были порваны панталоны, жилетка, даже рубашка; он весь был покрыт кровью, которая еще продолжала сочиться струйками из ран. В таком виде было невозможно показаться на улицу. Казанова, не теряя времени, принялся за свой туалет. Он вытер кровь; к счастью, у него было чем это сделать, он захватил с собою в узелке свое белье. Более серьезные раны он перевязал платками, переменил белье, надел на себя две перемены, чтобы было теплее, так как на дворе стоял ноябрь. На ноги он натянул белые чулки. На нем вновь очутился тот роскошный бальный костюм, в котором он отправился в тюрьму: рубашка с тончайшими кружевами, шелковый камзол, шляпа в золототканых испанских кружевах, со страусовыми перьями. Он походил на человека, который провел ночь где-нибудь на балу, а потом закончил ее неистовым дебошем где-нибудь в вертепе распутства, — до такой степени он был помят и потрепав. Что касается Бальби, то он, будучи гораздо меньше и сухощавее Казановы, остался почти совершенно цел и невредим. К сожалению, он растерял свои узлы. На нем была только одна жилетка. Правда, в этом виде он легко мог быть принят за подгородного крестьянина, но тогда он оказался бы довольно загадочным спутником для щеголя с бала, каким представлялся Казанова. Поэтому наш герой уступил ему свой нарядный плащ.