Одри Салкелд - Лени Рифеншталь Страница 44

Шесть лет он преклонялся перед нею, говорил он. Он был среди толпы, собравшейся перед зданием студии УФА после премьеры ее первого фильма «Священная гора», чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее. Нет, она должна, должна быть его любовницей! Он нуждается в ней, и, право, он заслужил ее, заслужил утешения в эти трудные дни! Он осаждал ее визитами, телефонными звонками — все вотще! Она демонстративно выказывала ему безразличие. Рифеншталь оставила колоритную запись об одном таком случае бесцеремонного волокитства, возымевшего место как раз перед Рождеством. Геббельс снова предпринял попытку закрутить роман.

«Без вас моя жизнь — пытка!» — взывал к ней распаленный Геббельс, падая перед ней на колени и переходя в рыдания. Но вот он попытался схватить ее за щиколотки… В глазах Лени это переходило всякие границы, и она потребовала от него выйти вон! В конце концов, у него замечательная жена, милое дитя — что ж он за муж?! Понимает ли он, с чем играет?!

В ответ коленопреклоненный ловелас щебечет: да, конечно, он любит и свою жену, и своего ребенка. Но и ее он тоже любит — безумно, страстно — и сделает все, чтобы снискать ее расположение.

— Вон отсюда! Вон отсюда! — кричала на незадачливого ухажера Лени (так, во всяком случае, читаем в ее мемуарах); рука ее потянулась к кнопке вызова лифта, будущий министр пропаганды, крадучись, ретировался — и никогда, добавляет Лени, не забыл и не простил ей унижения.

В той манере, в какой она рассказывает эту историю, есть нечто напоминающее ее версию конфронтации Фанка и Тренкера в начале ее карьеры в кино; нетрудно разглядеть параллели в большинстве описаний подобных эмоциональных схваток, которыми богата ее книга «Сито времени». Рифеншталь стремится подчеркнуть свою способность к дословной передаче разговоров — в частности, с Гитлером и важными фигурами из его окружения. Она пересказывает их как сцены из немого кино — с утрированными действиями, с целью передачи эмоций и диалога между персонажами. Герои немого кино бьют себя кулаками в грудь и по голове, жестикулируют, бьются в рыданиях. Неудивительно, что ее память кодифицирует материал таким способом. В конце концов, это — тот метод в искусстве, в котором она блистала, и даже когда она стала делать звуковые фильмы, звук в большей степени был частью общей композиции, чем средством динамической коммуникации.

В оставшиеся дни перед Рождеством Рифеншталь заканчивала книгу о своих приключениях — «Борьба в снегах и льдах». Она в первый раз писала с целью издания, хотя Арнольд Фанк регулярно издавал иллюстрированные книги о своих съемках и намеревался выпустить такую же о картине «SOS Айсберг!» Зорге также писал о своих личных впечатлениях о гренландской экспедиции, хотя неясно, знала она тогда обо всем этом или нет. Предложение доверить бумаге историю создания фильмов, рассказанную ею самой, поступила от ее друга Манфреда Георга, главного редактора берлинской вечерней газеты «Темпо». Он хотел печатать эту историю как сериал в своей газете; по-видимому, это был один из последних его проектов, связанных с этой газетой: к тому времени, когда книга была опубликована, к власти пришли нацисты, и Георгу пришлось бежать в Прагу.

Съемки «Айсберга» были, конечно же, по-прежнему не закончены. Помимо съемок сцен, которые пришлось отложить из-за ее поспешного отъезда из Гренландии, необходимо было снять также диалоги и сцены крупным планом для американской версии фильма — для этого ей подобрали нового «мужа», Рода Ля-Рока. Подготовка изысканных ледовых сцен велась в Берлине, где через несколько недель предполагалось начать съемки, которые планировалось завершить к концу весны или началу лета. Время, оставшееся до того момента, когда ее потребуют на съемочную площадку, она решила посвятить занятиям зимним спортом в Сан-Антоне и Давосе — она рада была возможности ненадолго убраться из Берлина с его опасными связями. Вскоре снег, солнце и беззаботная атмосфера оказали благотворное влияние на нее. Больше даже — у нее возникла сердечная привязанность к изящному швейцарцу — чемпиону страны по лыжному спорту Вальтеру Прагеру, которого она впервые встретила на съемочной площадке «Белого упоения» в Арльберге и который был партнером Эртля по альпинистским сценам. Они с Прагером пробыли вместе пару лет, и в своих мемуарах она меланхолически задает вопрос, почему героями всех романов, имевших в ее жизни какое-либо значение, были умеренные, беззаботные, любящие веселье мужчины, а не те, кто «преуспевал в социальной, политической или артистической жизни», — иными словами, мужчины с опасными амбициями. Ее бедная мама чувствовала, что благодаря своим талантам Лени могла завоевать любого, кто ей понравится, любого умного человека с положением, который завалил бы ее подарками, и никак не могла понять скромных запросов дочери.

В Давосе, в предпоследний день января 1933 года, ее настигла новость, что Гитлер наконец добился своей цели — поста рейхсканцлера Германии. Наступил первый день обещанного им тысячелетнего рейха.

В июне, с окончанием съемок, Лени Рифеншталь получила возможность вернуться в Берлин. Как сильно изменился город с тех пор, как она его покинула! После поджога рейхстага в конце февраля (в котором были обвинены коммунисты, хотя, весьма возможно, был срежиссирован нацистами) 5 марта состоялись новые выборы, существенно добавившие гитлеровцам мест в правительстве. Коалиция с консервативными националистами дала небольшой перевес; но все же не составила двух третей, необходимых для внесения изменений в конституцию. Тем не менее 23 марта Гитлер провел закон, который освобождал его от ограничений, налагаемых и рейхстагом и президентом. Теперь он мог издавать свои собственные законы. Как вспоминал в своем великолепном труде «Гитлер: исследование тирании» историк Алан Баллок, «уличные шайки захватили контроль над ресурсами огромного, современного государства. Подонки захватили власть». Демократия была мертва.

Туда, к высотам Бернины, а затем в Бернские Альпы, до Лени Рифеншталь доходили лишь спорадические новости из Германии. Впоследствии она будет утверждать, что своевременно не узнала ни о майском сожжении книг на Унтер-ден-Линден, против Берлинского университета, ни о первых еврейских погромах; зато ошеломляющим был шок, когда, вернувшись домой, она узнала, что этот отвратительный доктор Геббельс, назначенный рейхсминистром народного просвещения и пропаганды, намеревался надеть нацистскую смирительную рубашку на германскую культуру — живопись, литературу и даже кино… А на кино особенно! Фильмы подлежали строжайшему контролю, ибо, по словам фюрера, кино играло важную роль «в системной кампании по восстановлению морального здоровья нации». Рифеншталь пришла в ужас, узнав, сколько артистов театра и кино, писателей, музыкантов и живописцев вынуждены были бежать из Германии. В частности, страну покинуло много талантливых людей еврейской национальности, но не они одни. Помимо Манфреда Георга, исчезли и другие ее друзья, среди которых был Гарри Зокаль (который должен был передать ей ее долю прибылей от проката «Синего света», но не сделал этого), знаменитый продюсер театра и кино берлинской «Золотой эры» Макс Рейнхардт, который дал путевки в жизнь стольким артистическим судьбам, в том числе и ее собственной. К ним присоединились звезды первой величины — Лотте Леман, Конрад Вейдт, Оскар Гомолка, Рихард Таубер, Лилли Пальмер и еше столько других. Среди уехавших из страны писателей — Томас и Генрих Манны, Стефан и Арнольд Цвейги, Бертольд Брехт, Франц Верфель, Эрих Мария Ремарк и Викки Баум.