Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая Страница 45

Такие у наших вождей шутки в ходу были.

А где гости — там и приемы. Новая мода пошла гулять по Москве По приемам ходить. Если во времена Сталина иностранные посольства и слали по особым случаям именитым артистам полоумные приглашения на адрес театральной дирекции, то неминуемо застревали они в сите энкаведешных спецотделов театра. Да никому здравомыслящему и в голову не могло взбрести топать в посольское логово. Разве что жизнь надоела. Оттуда прямым ходом путь один — в Сибирь, на муку.

А тут позвонят тебе по внутреннему телефону на репетицию, пять раз извинятся:

— Майя Михайловна, для Вас на четверг приглашение есть. Зайдите, будьте добры, как закончите, в ложу дирекции…

Зайдешь, а тебе совет дают…

— Ходить не рекомендовано. Впрочем, сами решайте. Но я бы не пошел. Мы, на всякий случай, уже сообщили, что Вы заняты. Но — сами решайте…

Невольно приходит на память история, как популярного тенора Сергея Лемешева подвыпившие члены Политбюро одолевали заказами — спойте то, то или то… И как миролюбец-демократ Сталин третейски прекращал партийный «базар»:

— Не надо неволить артиста. Пусть поет, что ему вздумается. Я полагаю, что ему хочется исполнить для нас «Сердце красавиц» из «Риголетто»…

Но бывало и наоборот.

Звонили из Министерства иностранных дел, Майя Михайловна. Очень важно, чтобы Вы были завтра на приеме у французов. Сам посол — Ваш большой поклонник.

Я мнусь, мямлю, ссылаясь на назначенную репетицию. От этих приемов — одни неприятности.

— Репетицию мы попросим перенести. Балетная канцелярия пойдет навстречу. Обязательно на приеме надо быть!..

Слишком поздно я смекнула, что у двух могущественных организаций — КГБ и Министерства иностранных дел — два разнящихся интереса.

МИДу для дипломатических козней и далеко просчитанных затей светские пустопорожние рауты позарез нужны. А КГБ исправно делает свою черную работу — следит, подслушивает, доносит. Объектом деяний обоих ведомств я как раз и стала. Станцую «Лебединое» — иностранцы хотят со мной познакомиться, восхититься, о жизни поговорить, есть ли у меня в предплечьях кости, поинтересоваться.

А КГБ добавляет и добавляет компромата в мое перепухшее досье: с чужеземцами дружбу водит, лишнее говорит, вольнодумствует, политикой партии тяготится, да и декольте сомнительное. Жена глубокоуважаемого товарища NN совершенно правильно выразила свое неудовольствие. А жена глубокоуважаемого товарища NN размером с морскую корову. В ее вечернем туалете все шесть маленьких лебедей вольготно разместятся.

Рядом с номенклатурными женами я воистину белая ворона. Как ни сяду, ни улыбнусь, ни подвинусь — все по-людски. Партийные жены злятся, бесятся, ревнуют. У них все по-коровьи, по-носорожьи. После каждого приема, чувствую, врагов и, главное, врагинь у меня добавилось…

Мало-помалу по театру начал пробегать освежающий ветерок — новые веяния: намечается концертная поездка в Швейцарию, потом во Францию. Оба раза в числе участников стояло и мое имя. Но потом как-то «рассасывалось», в самый последний момент. Ехали другие А я — «позарез нужна театру». Так мне объясняли наши авторитеты. Нужна так нужна. Другой раз поеду.

Пока ничто меня не настораживало. Съездила в Индию, два парчовых платья себе пошила, выходные туфли еще не сносились. А искусство и в Москве есть кому демонстрировать. То Аденауэра Хрущев приведет, то магната Херста, то финна Кекконена. И новые работы увлекают.

Лавровский ставит «Каменный цветок» Прокофьева — его посмертный опус. Кончил Сергей Сергеевич эту партитуру точно в день своей смерти. Пятого марта 1953 года. Так и простился великий композитор с жизнью в один день с великим палачом Сталиным. Последний сарказм Прокофьева, как иронизировали остряки-оркестранты.

Я танцую Хозяйку Медной горы. Уланова — Катерину. Ермолаев — кутилу-купца Северьяна. Шедевра, судя по всему, у Лавровского не сладилось. Танцы были однообразные, безликие. Да и главная роль мастера Данилы (ее воплощал Преображенский) вышла почти пантомимной, ходульной. Данила все постукивал, постукивал молоточком по плоским театральным холмикам, изображавшим малахитовые кладези Уральских гор — вековую пыль кулис только подымал, — а танцевать толком так и не станцевал. И массовые сцены были блеклые, вялые. Но первозданная лепка оригинального сильного образа волшебной хозяйки гор, основанная на звонкой, зазывной мелодии прокофьев-ских трубных гласов, меня очень увлекла. Не гоже, может, сказать, но партия Хозяйки Медной горы вышла самой последовательной, самой запоминающейся, удачнее всего прочерченной.

А Якобсон ставит на меня «Шурале» на музыку татарского композитора Яруллина. Эта работа на сцене филиала.

Самого композитора уже давно нет в живых. Совсем в молодом возрасте его в первые месяцы войны убили на фронте — друзья-коллеги душевно постарались. Нечего по тылам отсиживаться, ноты царапать. Родину надо идти защищать. Называлась эта бойня «народным ополчением». Военкоматы кучами сгребали цивильных людей всех возрастов, не имевших понятия о винтовках, пулях, стрельбе, да и безоружных — без охотничьего ружья даже, — и кидали навстречу танкам и артиллерии. Не умением — так числом. Прямо вопреки фельдмаршалу Суворову. И гибли на заснеженных, морозных полях сотнями тысяч обреченные на смерть несчастные люди в кровавых бессмысленных мясорубках. Немцы-то и думать не думали, что идущие на них по минным полям в атаку без выстрелов многолюдные цепи совсем не вооружены. И стреляли по живым мишеням солдаты вермахта без промаха, как на учениях! Сколько же поубивали попусту талантов в пекле первых месяцев той войны, скольких гениев лишилась российская земля, их породившая. Вот так был убит и Яруллин. Как облегчилась бы задача Сальери сгноить Моцарта в самом начале пути. Послать его через свои высокие, влиятельные связи в «народное ополчение», австрийскую родину защищать, опрятный город Зальцбург…

Но я печально отвлеклась.

Премьера «Шурале» состоялась 29 января 1955 года. Я танцевала девушку-птицу Сюимбике, недоброго лесного лешего Шурале с азартом сыграл Левашёв, а героическую роль Али-Батыра — мой постоянный партнер тех лет Юрий Кондратов. Балет Якобсону удался, публика приняла спектакль очень доброжелательно. Как и в каждой своей работе, Якобсон и в «Шурале» был оригинален и изобретателен. Не буду перечислять многочисленные находки хореографа, вспомню лишь, как задал он мне интереснейшую задачу сценического перевоплощения: то я заурядная деревенская девушка, то длиннокрылая печальная птица. Все прев ращения были лишь через пластику, танец, никаких трюков света. Рассказать о Якобсоне еще будет черед. А теперь о том, что происходило вне сцены и репетиционных залов.