Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая Страница 46

Мимо меня «просвистели» еще три поездки. В Голландию, Грецию и Китай.

Сюжет до противного повторялся: «Вы включены в концертную группу» и… в последний момент едут другие. Аргументы прежние: на Вас весь репертуар, в следующем месяце — важные высокие гости, москвичи хотят Вас видеть, театр, театр, театр… Но глаза у новой надзирательницы в балете Аллы Цабель, которая излагает мне каждый раз немудреные «объяснения-близнецы», — свинцовые, лгущие. Мою голову начинают теснить подозрения.

Я тогда по глупости думала, что это завистливые театральные интрижки. Не хотят подружки-балерины моего «мирового признания» допустить. То ли кто-то из «сильных» в театре против меня действует, то ли выше — в Министерстве культуры.

Добиваюсь приема у директора (до сентября пятьдесят пятого им был Анисимов). Нервные панические метания:

— Что Вы, Майя Михайловна, что Вы! Все Вас любят. Ценят. Вы наша гордость. Тут злого умысла нет. Так уж получилось. В следующую поездку обязательно отправитесь. Я Вам клятвенно обещаю…

— Все уже косятся, Александр Иванович. Мне не так и ехать хочется, как перед людьми неловко.

— Поедете, Майя Михайловна, непременно поедете…

Время проходит. Предлагают из министерства поездку в Швецию и Финляндию на спектакли с Кондратовым. Долго, муторно оформляюсь. Все справки несу — обещал же директор. Два дня остается. Похоже, еду. Мой индийский саквояж уже собран. Мама допекает, что мало теплых вещей взяла. В Скандинавии еще зима…

За день до отъезда в репетиционный зал поднимается Цабель. Теперь она наша заведующая вместо Шашкина, который «ушел на повышение» (простите, это советский жаргон). Алла Цабель была характерная солистка. В моих «Лебединых» танцевала «испанский», но прославилась более на партийном поприще Теперь она на пенсии и руководит.

— Должна Вас огорчить. Паспорт не успели оформить. Вместо Вас с Кондратовым поедет Стручкова. Раиса Степановна только вернулась из заграничного турне, и документы у нее в порядке.

Сердце у меня обрывается. Зачем сборами занималась… Зачем уши в кабинете Анисимова развесила. Зачем надеялась…

Скомкав репетицию, бегу на свой Щепкинский. Буду министру звонить. Издевательство. Мерзавцы. Лгунишки.

Министр у нас новый. Партизана Пономаренко сменил философ Александров. Продержался философ совсем недолго, но беспорядку успел наделать большого. Его со скандалом сняли из-за просочившейся на божий свет молвы, что проводил он темные московские ночи в сексуальных оргиях с молоденькими, аппетитными советскими к иноактрисами. Разве откажешь любимому министру? По счастью, низкорослому, лысоватому философу любы были дородные женские телеса. Тут его вкус с Рубенсом совпадал. Тощие, костлявые балеринские фигуры никаких вожделенных чувств у министра не вызывали. Большой балет остался в первозданной невинности.

Два дня звоню. Полных два дня. С утра до ночи. Осточертела министерским секретаршам. Но не отступлю. Буду звонить месяц, год, пока Сам трубку не возьмет. Добилась. Слышу в потрескивающем телефоне слабый александровский голосок:

— Не волнуйтесь. Выясним. Поможем.

Прошу Александрова, чтобы принял. Мне и про зарплату надо ему сказать — ее так и не прибавили, получаю меньше всех. И про квартиру. Мои сверстники — Кондратов, Стручкова, оперные — получили раздольные отдельные квартиры в высотных сталинских домах (на Котельнической, у Красных ворот). А я все в Щепкинском ючусь.

Уломала. Примет меня министр послезавтра в четыре Делаю себе на бумажке заметки. Ничего не забыть.

Без десяти четыре я уже в приемной. Жду, нервничаю. Ровно в четыре секретарша отворяет мне дверь. Вхожу. Из-за стола поднимается невзрачный тусклый человечек — вылитый Кот в сапогах. Мурлыкает:

— Это недоразумение Зачем так нервничать. Вы — наша надежда. Все главы иностранных государств Вашим талантом восторгаются. В обиду не дадим. Я Вас видел в «Дон Кихоте» и горд, что человеческое тело способно выказать такую красоту и изящество… (Начитался, философ, воспоминаний, как Ленин бетховенекую «Аппассионату» слушал.)

Комплименты петь министр и взаправду мастак. Я выпаливаю Александрову и про зарплату, и про квартиру — тревожусь, что недослушает. Он все убаюкивает, обещает мне молочные реки, кисельные берега. Выхожу обнадеженная. Секретарше улыбаюсь. Выше министра лишь Политбюро да Господь Бог. Не так уж дело мое безнадежно.

Но через четыре дня Александрова снимают. Кошке под хвост все мои унизительные хлопоты. Какая теперь цена котиным мурлыканьям. Неужто все сначала?

Отныне министром бывший комсомольский вождь Николай Александрович Михайлов. С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек. Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. От этого ни да ни нет не добьешься. Будет ходить вокруг да около. Служака, верный солдат партии, чтоб ее…

Пока раздумываю, как и когда, что предпринять, на приеме у французов посол Дежан, грассируя, воодушевленно сообщает мне о приглашении в Париж.

— Вас очень ждут. В успехе не сомневаюсь…

Опускаю подробности и медленно текшие дни ожидания гастролей. Но все как по нотам. Вместо меня едет Ирина Тихомирнова. А я сижу дома. Чай пью. Локти кусаю.

Идиотизм, фантасмагория ситуации в том, что меня по-прежнему продолжают ставить на все почетные — с посещением знатных иностранцев и наших правителей — спектакли. «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан», «Каменный цветок», «Шурале».

С каждым гостем орава сопровождающих — журналисты, бизнесмены, влиятельные политики, вести по миру вмиг разнесут. Каждый такой визит мелькает в «Новостях дня» (наша кинохроника), перед каждым сеансом художественного фильма крутят кусочки моих танцев во всю ширь Советской страны. Слава множится.

И в дни высоких визитов — приемы, приемы. То гость дает, то наши тягаются хлебосольством. Теперь на все рауты меня уж обязательно зовут. А там похвалы и разговоры, разговоры, разговоры — почему Вы до сих пор к нам не выбрались, приезжайте, театр у нас хороший, публика Вас ждет, почему?.. А мне что отвечать?

…Эй, ты, племя молодое, незнакомое! Не подумай, что я зарапортовалась, преувеличиваю, выжила из ума. Вся наша жизнь той поры была гадостью, чудовищным абсурдом. Мне и самой трудно вообразить, поверить сегодня, что все это действительно было, и было со мной. Все магические фамилии, звучавшие как гимны и оды, как имена древнегреческих полководцев, сенаторов, богов — Александров, Михайлов, Храпченко, Беспалов, Кафтанов, Твердохлебов, Вартанян, Солодовников, Шауро, Зимянин, Кухарский, Захаров, — были простыми смертными, ничтожными, необразованными людьми. Трагическим недоразумением. Но у них была Власть. Приводные ремни ее вели к Кремлю, к Лубянке, к Старой площади. А мы были зачаты страхом, покорностью, молчанием, трусостью, послушанием, рабством. Мы вытянули свой жребий, родившись в тюрьме