Борис Никитин - Роковые годы Страница 45

— Позвольте, — сказал я Скобелеву, — я совершенно не вижу повода закрывать эту газету. Критика необходима, а в статьях Суворина можно усмотреть много полезного.

— Какая там критика! Просто погромная газета. Я прошу вас ее закрыть.

— Да как же я могу закрывать газеты? А свобода слова? Наконец, почему вы обращаетесь ко мне? Я вовсе не городничий!

— Полноте! В массе всяких распоряжений вы сейчас можете всё. Вам это ничего не стоит.

— Нет! Простите! «Маленькой газеты» я не закрою!

На этом наш разговор и кончился, а Скобелев больше уже не приходил поглядеть, как были расставлены 12 столов.

Через два дня вижу в приемной вытянутые физиономии моих друзей — сотрудников «Маленькой газеты».

— Что такое?

— Газету закрыли.

— Кто?

— По приказу прокурора.

Вот что значит быть настойчивым министром. Доехал-таки!

В общей сумятице первые дни ликвидации протекали без прямого вмешательства Совдепа. Обвинение, брошенное большевикам, очистило нездоровую обстановку, а масса не делала различия между большевиками и немецкими наймитами. Их тащили со всех концов окраины столицы. Привезенных из Петергофа Дашкевича и Черновецкого едва не растерзали на вокзале; но толпа не пошла на самосуд, они отделались синяками. От добровольных Шерлоков Холмсов не было спасения. «Лес рубят, щепки летят». Так иногда неизвестные приклады в поисках большевистских голов падали на случайных прохожих. Эта неприятность произошла и с членом Совета Бенасиком, которому пришлось основательно перевязать голову[89]. Тюрьмы переполнились. Ко мне довольно часто приезжали члены Совета, по поручению своего председателя, со стереотипным вопросом:

— Чхеидзе прислал вас спросить — это вы арестовали члена нашего Совета X?

— Да! Я! А что? — ответил я первый раз и насторожился, ожидая вмешательства.

— Нет, нет, ничего, — поспешили меня заверить прибывшие. — Председатель хотел только знать, сделано ли это вами, представителем законной власти, или его схватила случайная толпа.

Было ли это искренно? Не думаю. Не могу не отметить, что лично со стороны Чхеидзе я всегда видел к себе корректное отношение. Я не касаюсь здесь тех гидравлических прессов, которые пускались за моей спиной[90].

Узнав об измене, полки заволновались. Вся первая Гвардейская дивизия выразила согласие на переформирование из расплывчатых масс в резервные части. Отдельные команды и даже полки согласились выступить на фронт. Войска, начавшие восстание, подлежали расформированию[91]. Оно началось с 1-го пулеметного полка. Несколько тысяч его солдат из 12 тысяч списочного состава пришли с повинной к Александровской колонне, привезя часть пулеметов. Остальные с 30 пулеметами просто разбежались.

Прокурор Судебной палаты Каринский выдвинул против большевиков обвинение по статьям 51, 100 и 108 уголовного уложения за измену и организацию вооруженного восстания.

Казалось бы, что еще надо? Но зловещим призраком стоял Троцкий.

Он не бежал, как Ленин, а рассылал иронические письма, спрашивая, когда же его арестуют.

Он стучал по советской трибуне и кричал им:

— Вы обвиняете большевиков в измене и восстании? Сажаете их в тюрьмы? Так ведь я был с ними, я же здесь! Почему вы меня не арестуете?

Они молчали.

Глава 14

Нахамкес

Овший Моисеевич Нахамкес — он же Стеклов.

Был арестован в Берлине в начале войны, а затем освобожден и выпущен в Россию.

С первых же мартовских дней приобрел первенствующее значение в Совете солд. и раб. депутатов. При его непосредственном участии была уничтожена полиция, а также вынесено пресловутое постановление о невыводе гарнизона из Петрограда.

10 марта вошел в «Контактную комиссию», составленную из 5 человек и имевшую целью, по его же собственному определению: «Путем постоянного, организованного давления заставить Временное правительство осуществлять те или иные требования»[92].

Ненавидел русского офицера. Панически боялся Армии.

Призывал к убийству лиц, стоящих за продолжение войны.

При большевиках долгое время был редактором «Известий Совета солдатских и рабочих депутатов».

Украл альбомы марок Императора Николая II.

Я не беру на себя трудную задачу перечислять все заслуги и таланты Овшия Моисеевича; да ведь его деятельность у большевиков еще и не закончилась. Хочу только записать мою с ним «встречу», а для этого придется привести некоторые подробности и вернуться немного назад[93].

В первых числах июня ко мне приехал комиссар из Лесного; он сообщил, что накануне вечером на заводе Лесснера состоялось объединенное закрытое собрание большевиков и анархистов. Разбирались вопросы о согласовании их совместной деятельности; большевики предложили анархистам взять на себя террор против лиц, стоящих за продолжение войны. Последователи Ленина доказывали, что им сейчас неудобно брать на себя столь крайние эксцессы, тогда как у отдельных групп анархистов они входят прямо в программу. Однако последние отнеслись к предложению без особого энтузиазма; вопрос рисковал провалиться, если бы положение не спас присутствовавший на собрании Нахамкес. Он так горячо и решительно призывал к террору, так вдохновил присутствующих и красноречиво приглашал приступить к убийствам немедленно, что после его выступления большевики без труда провели свою резолюцию и тут же составили первый список намеченных жертв, во главе которого поставили Керенского.

Едва я отпустил комиссара Лесного, как ко мне является инженер-механик флота Л.

— Не могу молчать, — заявляет он. — Вчера меня приглашали прийти на собрание на завод Лесснера; но я уклонился. Сегодня мой знакомый, присутствовавший на собрании, рассказывал мне, что Нахамкес призывал к террору лиц, стоящих за продолжение войны. Решено начать с Керенского.

Конечно, я не могу придавать значения всем слухам, которыми засыпают меня выше головы. Едва ли не самое трудное в моей деятельности — это, отбрасывая большую часть информации, выбирать наиболее близкую к истине. Но при этом так легко промахнуться! В настоящем случае решаю начать расследование.

Среди немногочисленных секретных агентов у меня был один умеренный анархист, состоявший сотрудником «Маленькой газеты». Он оказывал нам безвозмездно и без всяких усилий очень полезные услуги, так как, с одной стороны, принадлежность его к партии, а с другой — карточка литератора открывали ему немало закрытых дверей, совсем не привлекая подозрений.