Алексей Смирнов - Козьма Прутков Страница 46

16–4. Парфен Козьмич Прутков.

О нем известно только то, что он был убит в Крымской войне под Севастополем.

17–4. N Козьмич Прутков.

Никаких сведений не сохранилось.

У Козьмы Пруткова оставались еще три внучатых племянника, много сделавших для увековечивания его памяти. Это — уже упоминавшийся Калистрат Иванович Шерстобитов, Тимофей Шерстобитов и поручик Воскобойников: по-видимому, все — сыновья дочерей.

Глава пятая

ОПУСЫ ДРАМАТУРГИЧЕСКИЕ И НАЗИДАТЕЛЬНЫЕ

Театр Козьмы Пруткова

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

Факт состоит в том, что весь Козьма Прутков начался с театра, а театр Козьмы Пруткова начался с одноактной комедии «Фантазия». Так звали моську «богатой, но самолюбивой старухи» Аграфены Панкратьевны Чупурлиной. Иными словами, Козьма Прутков для начала сочинил пьеску про моську.

В газете «Новое время» Алексей Михайлович Жемчужников вспоминал, как это было: «Обдумав сюжет, мы (Алексей Толстой и Алексей Жемчужников. — А. С.) разделили всю пьесу на явления и распределили их между собой. Однако дело не обошлось без затруднений. Представьте, что во время считки два явления, из которых одно принадлежало Толстому, а другое — мне, оказались неудобными для постановки. Вы помните, конечно, в „Фантазии“ „маленький антракт“, когда сцена остается несколько времени пуста, набегают тучи, гроза, затем через сцену пробегает моська, буря утихает, и на сцену являются действующие лица. Антракт этот был сделан вследствие того, что у Толстого явление кончалось уходом всех действующих лиц, тогда как следующее затем мое явление начиналось появлением их снова всех вместе. Мы долго думали, как быть, и, наконец, придумали этот антракт»[131].

Примерно то же прозвучало и в «Петербургской газете» в самый день юбилея поэта: «Были мы тогда очень молоды, здоровы, веселы, забот у нас не было никаких, жилось нам, слава Богу, хорошо, горя не было никакого. Вот мы и задумали, я и двоюродный брат мой, граф Алексей Толстой, написать вдвоем в шутливой форме пьеску под заглавием „Фантазия“. Писали мы в одной комнате, на разных столах. Разделили мы пьесу на равное число сцен. Одну часть он взял себе, другую я взял себе писать. Когда мы работу окончили и соединили обе части, то оказалось, что у одного действующие лица уходят со сцены, у другого они приходят. Связи никакой… Хохотали мы над своим произведением до упаду. Тогда мы придумали середину. Вставили в пьесу грозу, бурю и пр. и дали уже другому моему брату, покойному Владимиру, дописать конец пьесы. Таким образом, мы составили триумвират»[132].

Это случилось в конце 1850 года. Никакого Козьмы Пруткова еще не было и в помине. Основные авторы — Алексей Толстой и Алексей Жемчужников — замаскировались латинскими литерами Y и Z и 23 декабря представили пьесу в дирекцию императорских театров. Она была одобрена цензурой и разрешена к постановке. Актеры Александринского театра с режиссером Куликовым отрепетировали и поставили «Фантазию» за девять дней после цензурного дозволения. 8 января 1851 года шутку разыграли перед публикой в бенефис популярного комика Максимова 1 — го. То был большой театральный вечер, от коего «Фантазия» составляла лишь пятую часть. Программка вечера выглядела так:

«Заговорило ретивое, или Урок бедовой девушке», оригинальная комедия Григорьева;

«Интересный вдовец, или Ночное свидание с иллюминацией», оригинальный водевиль;

«Провинциальный братец», оригинальный водевиль;

«Фантазия», оригинальная шутка-водевиль;

«Вечер артистов»[133].

После трех «хороших» водевилей публика восприняла «Фантазию» как «плохой» водевиль. Пародийности ее не понял никто, начиная с императора, присутствовавшего на премьере. Не дождавшись конца спектакля, Николай Павлович «с явным неудовольствием» уехал из Александринки, заметив якобы напоследок директору императорских театров Гедеонову: «Много я видел на своем веку глупостей, но такой еще никогда не видел».

Сами авторы Y и Z отнеслись к премьере собственной пьесы крайне легкомысленно. Так же как и к ее сочинению. Они вообще не приехали в театр, отправившись на званый бал. Впрочем, приглашение на бал могло поступить заблаговременно, когда пьеса еще не была принята к постановке. Кроме того, на балу молодые фантазеры фигурировали под своими подлинными именами, а на афише укрылись за литерами. Кто их мог узнать?..

В дневнике 1883 года Алексей Жемчужников пишет: «Ноябрь 27/15. Pension Neptun, Zurich.

Государь Николай Павлович был на первом представлении „Фантазии“, написанной Алексеем Толстым и мною. Эта пьеса шла в бенефис Максимова. Ни Толстой, ни я в театре не были. В этот вечер был какой-то бал, на который мы оба были приглашены и на котором быть следовало. В театре были: мать Толстого и мой отец с моими братьями. Воротясь с бала и любопытствуя знать: как прошла наша пьеса, я разбудил брата Льва и спросил его об этом. Он ответил, что пьесу публика ошикала и что государь в то время, когда собаки бегали по сцене во время грозы, встал со своего места с недовольным выражением в лице и уехал из театра. Услышавши это, я сейчас же написал письмо режиссеру Куликову, что, узнав о неуспехе нашей пьесы, я прошу снять ее с афиши и что я уверен в согласии с моим мнением графа Толстого, хотя обращаюсь к нему с моей просьбой без предварительного с гр. Толстым совещания. Это письмо я отдал Кузьме (внимание! камердинеру Кузьме Фролову. — А. С.), прося снести его завтра пораньше к Куликову. На другой день я проснулся поздно, и ответ от Куликова был уже получен. Он был короток: „Пьеса ваша и гр. Толстого уже запрещена вчера по Высочайшему повелению“»[134].

Впрочем, в № 7 «Северной пчелы» от 10 января 1851 года «Фантазия» еще значится в репертуаре Александринского театра; по-видимому, о снятии комедии с репертуара дирекция театра в редакцию не сообщила.

Безусловным апокрифом считается разговор, якобы имевший место между Николаем I и Алексеем Жемчужниковым вскоре после провала «Фантазии»:

— Ну, знаешь, я не ожидал от тебя, что ты напишешь такую… — и Николай Павлович сделал паузу.

— Чепуху? — не удержавшись, сказал А. М. Жемчужников.

Наступила историческая минута.

— Я слишком воспитан, чтобы так выражаться! — произнес холодно государь и перенес свое внимание на других[135].