Алексей Смирнов - Козьма Прутков Страница 47

Но и этот ошеломляющий провал своего литературного дебюта будущий Козьма Прутков превратит в шутку, когда спустя много лет обратится к читателю с опусом под названием «Мое посмертное объяснение к комедии „Фантазия“». Там, в частности, будет сказано следующее:

«Вот тебе, читатель, описание театральной рукописи: она в четвертушку обыкновенного писчего листа бумаги; сшита тетрадью; писана разгонисто, но четко; в тексте есть цензорские помарки и переделки; они все указаны мною в экземпляре для печати: на заглавном листе, кроме надписи: „Фантазия, комедия в одном действии“, имеются следующие пометы театральных чиновников:

а) вверху слева „Д. И. Т. 23 декабря 1850 г. № 1039“', это должно значить: „дирекция императорских театров“ и день и № внесения комедии в дирекцию;

б) вверху справа: „К бенефису Максимова 1, назначенному 8 января 1851 г.“;

в) посредине, над заглавием: „1103“, это, вероятно, входящий нумер репертуара;

г) под заглавием: „от гг. Жемчужникова (А. М.) и Толстого (графа)“. Этим удостоверяется, что я представил комедию „Фантазия“ чрез гг. Алексея Михайловича Жемчужникова и графа Алексея Константиновича Толстого;

д) под предыдущею надписью: „Одобряется для представления. С.-Петербург, 29 декабря 1850 г. Действ. ст. советник Гиберштерн“;

е) вверху, вдоль корешка тетради, в три строки: „по Высочайшему повелению сего 9 января 1851 г. представление сей пьесы на театрах воспрещено. Колл. ас. Семенов“.

Ты видишь, читатель: моя комедия „Фантазия“, внесенная в театральную дирекцию 23 декабря 1850 г., то есть накануне рождественского сочельника, была разрешена к представлению перед кануном Нового года (29 декабря) и уже исполнена императорскими актерами через день от праздника Крещения (8 января 1851 г.), а затем тотчас же воспрещена к повторению на сцене!.. В действительности воспрещение последовало еще быстрее: кол. асесс. Семенов обозначил день формального воспрещения; но оно было объявлено словесно 8 января, во время самого исполнения пьесы, даже ранее ее окончания, при выходе императора Николая Павловича из ложи и театра. А выход этот последовал в то время, когда актер Толченое 1-й, исполнявший роль Миловидова, энергично восклицал: „Говорю вам, подберите фалды! он зол до чрезвычайности!“ (см. в 10-м явлении).

Итак, публике дозволено было видеть эту комедию только один раз\ А разве достаточно одного раза для оценки произведения, выходящего из рядовых? Сразу понимаются только явления обыкновенные, посредственность, пошлость. Едва ли кто оценил бы Гомера, Шекспира, Бетговена, Пушкина, если бы произведения их было воспрещено прослушать более одного раза! Но я не ропщу… Я только передаю факты.

Притом успех всякого сценического произведения много зависит от игры актеров; а как исполнялась моя „Фантазия“?! Она была поставлена на сцену наскоро, среди праздников и разных бенефисных хлопот. Из всех актеров, в ней участвовавших, один Толченое 1-й исполнил свою роль сполна добросовестно и старательно. Даже знаменитый Мартынов отнесся серьезно только к последнему своему монологу, в роли Кутилы-Завалдайского. Все прочие играли так, будто боялись за себя или за автора: без веселости, робко, вяло, недружно. Желал бы я видеть: что сталось бы с любым произведением Шекспира или Кукольника, если б оно было исполнено так плохо, как моя „Фантазия“?! Но, порицая актеров, я отнюдь не оправдываю публики. Она была обязана раскусить… Между тем она вела себя легкомысленно, как толпа, хотя состояла наполовину из людей высшего общества! Едва государь, с явным неудовольствием, изволил удалиться из ложи ранее конца пьесы, как публика стала шуметь, кричать, шикать, свистать… Этого прежде не дозволялось! За это прежде наказывали!

Беспорядочное поведение публики подало повод думать, будто комедия была прервана, не доиграна; будто все актеры, кроме Мартынова, удалились со сцены поневоле, не докончив своих ролей; будто г. Мартынов, оставшись на сцене один, поступил так по собственной воле и импровизировал(!) тот заключительный монолог, в котором осуждается автор пьесы и который, по свидетельству даже врагов моих, „вызвал единодушные рукоплескания“! Все это неправда. Я не мог возражать своевременно, потому что боялся дурных последствий по моей службе. В действительности было так: публика, сама того не зная, дослушала пьесу до конца; актеры доиграли свои роли до последнего слова; пред монологом Мартынова они оставили сцену все разом, потому что так им предписано в моей комедии; г. Мартынов остался на сцене один и произнес монолог, потому что так он обязан был сделать, исполняя роль Кутилы-Завалдайского. Следовательно: публика, думая рукоплескать Мартынову как импровизатору и в осуждение автора, в действительности рукоплескала Мартынову как актеру, а мне — как автору! Так сама судьба восстановила нарушенную справедливость; благодарю ее за это»[136].

Что же это за «Фантазия», наделавшая столько шуму в театральной жизни Петербурга? Редактор журнала «Пантеон», критик Ф. Кони в своем обзоре сценических новинок забавно пересказывает сюжет пьесы и тот эффект, который произвела она на публику:

«Давно ведется поговорка, что у каждого барона своя фантазия. Но вероятно со времени существования театра, никому еще не приходило в голову фантазии, какую гг. Y и Z сочинили для русской сцены. Представьте себе старуху, которая больше всего любит гадкую моську и меньше всего свою воспитанницу Лизаньку. Вдруг к этой воспитаннице сватаются шесть женихов: Фемистокл Мильтиадович Разорваки, грек, отчасти лукавый и вероломный, как сказано в афише, Касьян Родионович Батог-Батыев, татарин, торгующий мылом, Адам Карлыч Либенталь, немец — не без резвости (как гласит афиша), Мартын Мартынович Кутило-Завалдайский — человек приличный (по афише), Георгий Александрович Беспардонный — по афише же — человек застенчивый, и Фирс Евгеньич Миловидов, человек прямой — тоже по афише, и грубиян — на деле. Весь этот разнохарактерный дивертисман ухаживает за Лизанькою, чтобы получить ее руку, но один только немец Либенталь догадался, что для этого вернее ухаживать за моськой старухи. В минуту, когда старуха принимается за рациональный анализ лестных предложений разнокалиберных искателей, у нее пропадает ее моська Фантазия. Рука воспитанницы назначена тому из женихов, кто отыщет Фантазию. Действие происходит в лесу. Гром, молния, дождь и завывание ветра. Оркестр играет бурю из „Севильского цирюльника“. По сцене бегают разные собаки. Женихи решаются каждый изловить какую-нибудь собаку, и, окарнав ее так, чтобы она походила на моську, представить на милостивое усмотрение старухи. Все они являются к ней, кто с подстриженным пуделем, кто с бритой шавкой, кто с бесхвостым стриксом, Миловидов даже с картонной моськой, купленной в игрушечной лавке. Один только немец приносит настоящую Фантазию и получает руку Лизаньки. Однако соперники составляют против него интригу, но чем их замысел должен развязаться, мы сказать не можем, потому что публика, потеряв всякое терпение, не дала актерам окончить эту комедию и ошикала ее прежде опущения занавеса. Г. Мартынов, оставшийся один на сцене, попросил у кресел афишку, чтобы узнать, как он говорил: „кому в голову могла придти фантазия сочинить такую глупую пьесу?“ Слова его были осыпаны единодушными рукоплесканиями. После такого решительного приговора публики, нам остается только занести в нашу летопись один факт, что оригинальная фантазия удостоилась на нашей сцене такого падения, с которым может только сравниться падение комедии „Ремонтеры“, данной двенадцать лет тому назад и составившей эпоху в преданиях Александринского театра»[137]. (Следует отметить, что в сезоне 1839/40 года комедия Вас. Мирошевского «Ремонтеры» прошла всего дважды и с треском провалилась. — А. С.)