Александр Яковлев - Омут памяти Страница 47

Он еще что-то говорил в том же духе. Затем Молотов и Михалков ударились в воспоминания. Я стоял и слушал.

И еще об одном партийном «вожде» стоит, пожалуй, рассказать. Кому-то из постоянных «сидельцев» на дачах, где писались разные документы, пришла в голову мысль приглашать поужинать вместе наиболее интересных людей. Побывали у нас видные писатели, художники, кинорежиссеры. Рискнули пригласить Микояна — он был уже в отставке. Анастас Иванович охотно принял приглашение. Рассказывал о Сталине, его врожденной подозрительности, недоверчивости. Говорил о растерянности Сталина в начале войны. Коснулся он и самоубийства жены Сталина. «Мы сидели вот на этой даче в гостях у Горького, ужинали, разговаривали, шутили. Тухачевский привел с собой знаменитую актрису, которая была в декольте. Сталин начал делать из хлеба маленькие шарики и бросать их в „свободное пространство“ актрисы. Аллилуевой, понятно, все это не понравилось. Она что-то сказала, но Сталин ответил грубостью.

Ворошилов, желая, видимо, как-то смягчить скандал, поднял тост за женщин, но Сталин бокал не взял и продолжал сидеть, смотря в сторону актрисы. Аллилуева швырнула стакан и пошла к дверям. Кто-то пошел за ней, но Сталин бросил: „Пусть уезжает“. Вскоре сообщили, что Аллилуева застрелилась. Сталин очень переживал эту смерть, но разговоры о том, что он чуть ли не каждый день по утрам ездил на могилу жены, неверны. Я вообще не знаю случая, чтобы Сталин посетил могилу жены», — закончил свой рассказ Анастас Иванович.

Он произвел на меня впечатление рассудительного человека. И снова возникал один и тот же вопрос: как он мог участвовать в той кровавой вакханалии, безжалостно отправлял на смерть невинных людей? Микоян как-то сказал о себе и своих сподвижниках: «Все мы были мерзавцами». На подобное признание способен был еще только Хрущев.

С более поздними «вождями», послехрущевскими, я встречался регулярно, но это уже не так интересно.

Заканчивая заметки о встречах и событиях того времени, я бы хотел сказать еще вот о чем. После смерти Сталина состоялось семь пленумов ЦК. Два мартовских 1953 года — все «небожители» клялись в верности друг другу и делили власть. В июне 1953 года выбросили из руководства Берию. В октябре 1955 года сняли Маленкова с поста предсовмина. В июне 1957 года удалили из руководства Маленкова, Молотова, Кагановича, а в октябре того же года — Жукова. В октябре 1964 года сняли Хрущева.

Перечисляя хрущевские кадровые пленумы, я хотел бы обратить внимание только на одну сторону этого одиннадцатилетнего периода. Как голодные койоты, перегрызлись между собой все бывшие друзья, собутыльники, родственники, идеологические единоверцы. Одни и те же участники драмы, в основном те же самые ораторы, но какие разные речи от пленума к пленуму. Позабыв вчерашние дружеские связи, презрев стыд и свои подхалимские речи, они поливали грязью любого, кто оказывался в роли очередного обвиняемого.

Сохранились блокноты, записные книжки, настольные календари Брежнева с записями тех лет, когда он еще не был генеральным секретарем. Многие записи касались Хрущева. После каждого выступления Никиты Сергеевича Брежнев отмечал у себя: «Прекрасно, какие точные формулировки!» Подобострастие лилось через край, хотя в общем-то, как потом выяснилось, Леонид Ильич не любил Хрущева, но рассчитывал на то, что спецслужба донесет эти восклицания до «хозяина».

… В 1960 году я снова вернулся в аппарат ЦК КПСС после учебы в Академии общественных наук, но теперь уже в отдел пропаганды и агитации. Ильичев предложил мне пойти в сектор агитации, который возглавлял Константин Черненко — будущий генсек. Я отказался. И конечно же, вовсе не потому, что там Черненко, он был свойский парень — мы его звали просто Костя, а потому, что я знал все эти спектакли, «потемкинские деревни» с агитаторами и агитацией. И все об этом знали.

Через какое-то время меня перевели в сектор газет, о чем я и просил Ильичева. Печать, особенно ее ошибки, была, как и всегда, основной темой разговоров на разных партийных совещаниях, секретариатах. С тех пор как я себя помню в качестве журналиста и партийного работника, газеты, радио, а потом и телевидение постоянно работали в экстремальных условиях. Бесконечная череда снятий с работы, исключений из партии, выговоров, проработок, снижения тиражей в качестве наказания (тиражи определялись не подпиской, а решениями ЦК). Иногда, если «заблудившийся» редактор исправлялся и начинал вести себя дисциплинированно, его подвигали поближе к власти, что изображалось как «доверие».

Особенно противны были жалобы местных партийных руководителей. Как только появлялся острый материал, в ЦК немедленно направлялась цидуля о том, что печать извращает факты, не показывает «огромную» работу парторганизаций, «игнорирует» достижения. И каждый раз приходилось разбираться, проверять, докладывать. Все, как положено.

И когда сегодня, спустя полсотни лет, слышу от думцев, коммунистических функционеров и госчиновников разного рода претензии к печати, я с тоской думаю, что политическая культура, которую насаждали большевики, осталась на том же диком уровне, что и прежде. Как это старо и пошло. Печать душили все лидеры государства, начиная с Ленина.

Вскоре меня перевели на должность заведующего сектором. Дело было абсолютно незнакомое. Но постепенно втянулся в «информационную империю будущего». Когда перешел в новый кабинет, то увидел, что какие-то люди таскают в мою комнату свертки бумаг и складывают к стене.

— Что это? — спрашиваю.

— Тексты вчерашних радиопередач.

— Зачем они мне?

— Мы не знаем.

Позвал инструкторов сектора. Они мне объяснили, что такая практика существует с незапамятных времен. К чтению привлекаются журналисты, в основном пенсионеры, они и составляют обзоры. Время от времени эти обзоры рассылаются секретарям ЦК, а иногда выносятся на заседание Секретариата. Чаще всего заканчивалось тем, что кто-то получал выговор по партийной линии. Например, Чернышеву, заместителю председателя радиокомитета, пришлось снимать сразу семь выговоров, когда его назначали послом в Бразилию. Согласно правилам, новый посол не мог поехать за границу с партийным выговором.

Я распорядился не присылать больше эти бумаги, что вызвало большую радость у радиокомитетчиков. Скажу также, что за время моей работы в секторе никто из радиожурналистов и телевизионщиков не был наказан по партийной линии. Жесткий идеологический контроль остался, идеологический террор закончился.

Что еще добром вспоминаю из этого периода? Строительство нового телецентра «Останкино».