Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста Страница 48

Его футбольная судьба была типичной для великих футболистов того времени и в то же время совсем непохожей ни на одну другую. Все, кто отыграл на таком уровне, как Федос, получили от общества и от страны сполна. Он же — ничего. Ни машины, ни квартиры, ни положения. У него не было потребительского отношения к игре. Он жил с ней, как с любимой женщиной, зная, что в любой момент она может бросить его и уйти к другому. И он был согласен на это. Он брал только то, что ему давали, а поскольку он ничего не требовал ни от руководства, ни от тренера, то давали по минимуму. Долгое время он жил в гостинице при стадионе «Динамо» и вел, естественно, холостяцкую жизнь знаменитого футболиста, которого обожали все. Но и он, открытый, душевный и любвеобильный, обожал всех. Его сердце никогда не знало зла, это был один из последних романтиков футбола того времени — они футбол любили больше того, что могли от него получить, не обращая внимания чуть ли не на то, что рядом шло мародерство на почве забитых голов, удачно сыгранных матчей, переходов из команды в команду. Геша… Однажды на сборах в Ялте мы с ним крепко зацепились с самого утра. Это был редкий выходной день на подготовительном сборе в марте. У меня всегда в номере водилось немного красного вина — мои друзья приносили мне редкие красные вина типа «Бастардо», на которые был хороший вкус у Генриха. Утром, перед зарядкой, он постучал в мой номер, мы по-тихому раздавили бутылку ублюдочного вина («бастард» по-французски — ублюдок, внебрачный сын), завелись и пошли на набережную. Там, стоя на берегу моря, он поведал мне главную историю своей жизни, в которой отразился и весь наш футбол.

Начиналась история с того, что в составе сборной страны он летит на товарищеские игры в Бразилию в декабре такого-то года, и, играя, производит отличное впечатление на прессу, и в считанные дни становится знаменитым и там. «Старик, я видел солнце, — толковал мне Геша под пульс прибоя, — мы жили в Рио, на первом этаже отеля был японский фарфоровый магазинчик, который держали русские выходцы из страны тысячи островов. Дочь их, лет двадцати от роду, тянулась к русскому всему и однажды пришла на игру сборной. Итак, мы познакомились. Два юных существа, хотя я был уже мужчиной в ее глазах — играл за сборную страны, куда она мечтала попасть. И начался роман. Геша (это он о себе) — красавчик в расписной рубахе и белых брюках, она… она прекрасна. И зная, что у меня было мало денег, водила меня по всем злачным местам, открывая мне дивный незнакомый мир, летала вслед за нашей сборной в другие города, где мы, тайно от команды, конечно, встречались. Она влюбилась, а Геша… Я тоже, но я смотрел вперед, в страну, где я значил все сейчас и ничего потом. И было страшно грустно. И как-то мы пошли на океанский пляж купаться и не заметили флажка отлива. И начала она тонуть. Волна отлива потянула как насосом вглубь. А что же Геша? Конечно, Геша вслед за ней, я же красавчик, как женщину могу оставить в такой беде, и не оттого, что нас так воспитала партия и комсомол, а потому что… Да я не знаю, почему, но я поплыл за ней. И вот мы тонем вместе, она от страха меня схватила судорогой, я понял, все, кранты, (а мысли в голове — я, Геша, красавчик, в легком жанре, тону где-то в Бразилии, и солнце, которое я видел, становится все меньше и меньше, да на хуй мне все это надо), но выбеганные легкие и ноги футболиста оказались сильнее моих презренных мыслей. Не знаю как, но я ее вытащил. Собрались люди, суетились, пытались нам помочь…

Отлеживались мы с ней долго. Потом исчезли незаметно, потрясенные близостью смерти. Но в местные газеты просочились все же слухи о том, что русский футболист спас дочь владельца магазина небогатого. Узнала мать, после игры последней пришла в раздевалку и разрыдалась… Я стеснялся. Узнав случайно, что у меня был назавтра день рождения, она устроила банкет в мою честь и пригласила всю команду. Все, кроме старшего тренера, пили минеральную воду, мне же во исключение подали водку в такой же бутылке. И все. Утром мы улетали в Союз. Она нас провожала». «А дальше, что же дальше?» — я спросил. «А дальше были письма, письма, но я не отвечал на них. Зачем? Что мог ей дать? Игра моя пошла на убыль, я жил тогда на Маяковке в одиннадцатиметровой комнатухе, и никто не собирался расширять на что-то большее. Она все письма мне писала и писала, я так же ей не отвечал. И вот однажды я услышал голос ее за моей дверью. Она объяснялась на плохом русском с моей соседкой. Я понял, что приехала она учиться в университет Лумумбы и ищет меня всюду… «Стучите, там он, там, с преститутками закрылся…» И я услышал стук, но еще больше сжался и ушел в себя. Что дам я ей, игрок уже не сборной и даже не «Динамо», доигрывающий где-то в Подмосковье, она-то думала, что я, красавец, Генрих, Федосов Геша, в порядке полном, ну а я? Ну что ей дам? Орган пустых бутылок под кроватью? Нет. Ей я не открыл, она ушла и как-то приходила еще несколько раз, но я действительно где-то пропадал. Так мы расстались, растворились… И если там на берегу в Бразилии я выиграл битву со стихией океана, то со стихией жизни…»

Геннадий, Генрих, мой герой… Генрих закончил играть в ярославском «Шиннике», в команде, в которой доигрывали многие высококлассные игроки из Москвы. Это позволило местной молодежи, обстучавшись с ними и отсосав мастерства и опыта, стать вскоре одной из сильнейших команд страны. Федосов, отыграв там года два, начал свою тренерскую карьеру, однако из этого ничего хорошего не получилось. Поработав в вологодском «Динамо» старшим тренером, вторым во Владимире и еще где-то, он ушел из футбола вообще. В чем тут дело? Я помню, на тренировках он так много мог рассказать, показать, но что самое главное, перед ним было приятно играть — тебе мог дать оценку не безвестный выскочка, а сам Генрих Федосов. Это придавало того самого куража, без которого нет хорошей игры. И он давал безошибочные оценки, рассказывал всякие истории. В общем, его даже безмолвное присутствие придавало вес команде. Еще бы! Его знали в лицо все — от милиционеров до знаменитых футбольных судей, которые побаивались его мнения. Хотя совершенно напрасно. Он не смог стать железным Феликсом тренерства, его мягкость, беззащитность делала его безоружным перед футбольными хамами. Он смог бы работать только в команде, где все играли бы из уважения и любви к нему. Но это утопия. Отсюда его неагрессивная брезгливость к середнячкам-тренерам, которые пыжились, тужились при нем и ничего не могли сделать с командой, начинали ненавидеть его молчаливый укор и братство с теми игроками, кого он уважал. Генрих, Геша, Федос… Все имена шли ему — ничто не обижало его, он быстро сходился с людьми, его речь изобиловала массой цитат из классики, он насвистывал самые модные шлягеры, обожал настоящий джаз, классное кино. Наконец, он женился на женщине, которая любила его таким, какой он был, и не требовала от него большего. Насколько я знаю, долгое время он работал простым грузчиком в магазине «Свет» на «Электрозаводской». Но ничто не могло унизить его, оскорбить, никакая работа — он всегда был и оставался Ге-шей, Генрихом Федосовым, великим футболистом, человеком, который действительно «видел солнце», мужчиной, от которого всегда пахло модными духами, а высокую шею подпирал безукоризненный по вкусу галстук.