Михаил Скобелев - Стою за правду и за армию! Страница 49

Не теряя ни минуты, я приступил со своими казаками к делу, т. е. к разрушению, истреблению и сожжению всего того, что находилось близ полотна дороги, что было необходимо или полезно нашему врагу. Телеграфная проволока была вмиг сорвана, столбы срублены, сторожевые будки разрушены. Откуда взялась у всех сила и энергия! Ни утомительный, длинный переход, ни страшная жара, ни голод и усталость – ничто не помешало нам с замечательною быстротой уничтожать и истреблять все. Отыскав в будке лом и ключ, я попробовал разобрать рельсы – и попытка моя увенчалась полным успехом.

Оставив казаков продолжать разрушительную работу, я поскакал по полотну на железнодорожную станцию и через несколько минут был возле нее. Соскочив с коня и привязав его к телеграфному столбу, я вбежал в помещение маленькой станции. У аппарата сидел какой-то господин в штатском платье, который при моем виде вскочил и отрекомендовался начальником станции и подданным Французской республики.

Я его, тем не менее, попросил сейчас же убраться восвояси, а находившимся здесь казакам приказал испортить аппарат, бить стаканчики, рвать проволоку и рубить столбы. В углу, между прочим, я заметил какой-то массивный железный сундук. «Это что?» – обратился я к перепуганному французу, который с ужасом смотрел на моих казаков, безжалостно истреблявших все его дорогие аппараты, у которых он, быть может, так долго и спокойно работал, мечтая о своей милой Франции, о скорой пенсии и возвращении на родину… И вдруг являются сюда эти северные медведи, ломают все, что попадается им под руку, разрушают все его планы, надежды, заветные мечты…

– Что это? – повторил я вопрос, указывая на сундук.

– Касса, мсье, касса, – отвечал вежливо и торопливо француз.

– А, финансы! Отличная штука – пригодится нам, – решил я вслух и тотчас же поставил к этому сундуку в качестве часового одного казака.

В это время на станцию прибыл мой сотенный командир, есаул Гречановский, которому я и доложил о своих распоряжениях, а сам отправился к водокачке, чтобы разрушить ее динамитом[154].

Спустя четверть часа на правый берег Марицы переправился эскадрон наших драгун и рысью направился к каменному железнодорожному мосту, находившемуся верстах в трех от станции у какой-то горной речки, и вскоре разрушил его динамитом. Другой же эскадрон казанцев оставался в прикрытии к артиллерии, которая заняла позицию на левом берегу Марицы и должна была прикрывать наше отступление в случае нападения противника и неудачи.

Явился и начальник отряда, майор Теплов, и приказал зажечь станцию, все железнодорожные постройки, склады с хлебом и военными припасами и проч. Из железного же сундучка (кассы), у которого я поставил часового, майор Теплов вынул деньги и приказал их положить на одну из двух каруц, найденных в деревне. Сюда же поместились начальник станции (он же и телеграфист) с женой, детьми, нянькой и некоторыми вещами. Все же остальное имущество француза (мебель, дорогие картины, зеркала и проч.) сгорело вместе со станцией[155].

Исполнив все, что нужно было, т. е. истребив, взорвав и разрушив, сотня наша и эскадрон переправились на левый берег Марицы и направились обратно к Эски-Загре. На нас, казаков, возложена была снова самая трудная обязанность – двигаться в арьергарде. Поднимаясь на гору, я оглянулся назад. Картина правого берега реки сильно изменилась, и следы наших трудов, следы опустошения и разорения резко бросались в глаза: пылающие и разрушенные здания, порубленные телеграфные столбы, масса спутанной проволоки, битые стаканчики, испорченный путь – все это были результаты наших подвигов. Да, подвигов! В мирное время это можно было бы назвать разбоем, вандализмом, зверством. Неумолимые же законы войны возводят такой лихой кавалерийский набег в особый подвиг…

Между тем черкесы и башибузуки, которые все время издали наблюдали за нашими действиями, спустились с гор, переправились вслед за нами через Марицу и стали все смелее наседать на наш слабый арьергард.

Я ехал сначала рядом со своим сотенным командиром, есаулом Гречановским; третий наш офицер, хорунжий Ретивов, находился в левом боковом разъезде. Есаул Гречановский был человек среднего роста, средних лет (около 40), брюнет, очень любезный, вежливый и разговорчивый. Образование он получил университетское, что так редко встречается между нашими офицерами, и был прекрасный товарищ и вместе отличный начальник. Но при всем этом он был, на мой взгляд, вовсе не создан для военной службы и более походил на мирного гражданина – административного деятеля, чем на природного воина-казака: той лихости и отваги, которые так присущи нашим степным сынам, у Гречановского не было в натуре… Ретивов был еще совсем молодой офицер, простак, весельчак и добряк; любил очень уединение, за что мы его звали «волчком» и «зеброй».

Пройдя около трех верст от деревни Каяджик, Гречановский вдруг получил донесение из левого бокового разъезда от Ретивова, который сообщал, что на него сильно наседают башибузуки с черкесами, и просил скорейшей помощи. Так как людей в сотне было очень мало[156], то Гречановский отправил казака к майору Теплову, бывшему при главных силах отряда, с донесением Ретивова и с просьбой о помощи. Но последняя не явилась, и майор предложил нам управиться собственными силами. Тогда Гречановский решил сам помочь Ретивову и, взяв с собою 24 человека, приказал мне с остальными 26-ю продолжать следовать за колонной главных сил, присоединив к себе также правый боковой разъезд. Образовалось около сорока всадников, и я с ними медленно продолжал отступление. Местность, по которой мы двигались, была волнистая, покрытая мелким кустарником. Солнце продолжало невыносимо жечь, усталые кони медленно шли, опустив головы. Скоро Гречановский со своими людьми совершенно скрылся из наших глаз. Казаки затянули какую-то «жалостливую» песню про «шинкарку», и под ее минорный мотив я невольно задумался. Но мысли мои были не дома, не на Дону, а в Эски-Загре, в гареме турецкого бея. Чудный образ миниатюрной брюнетки с черными выразительными глазками, с симпатичным смуглым личиком и стройной фигуркой носился перед моими глазами, сидел со мною рядом на седле…

Вдруг унылая песня сразу оборвалась и веселая, плясовая громко огласила волнистые окрестности.

Раздушечка казак молодой, (bis)Разудалый добрый молодец! (bis)

Что не ходишь, что не жалуешь ко мне? (bis)Без тебя, мой друг, постелька холодна, (bis)

Одеяльце заиндевело, (bis)Подушечка потонула во слезах! (bis)

Точно они угадали мои мысли об уютном уголке, об отдыхе, о Пембе!..