Вячеслав Козляков - Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству Страница 49

В свою очередь, царица Евдокия соблюдала, по возможности, политес. В донесении капитана Семена Маслова князю Александру Меншикову 27 января 1727 года говорилось об изъявлении ею своей благодарности императрице Екатерине I. Маслов писал, что в ответ на объявление о годовом жалованье «оная персона… ея Государыни высокую милость благодарствует и ваше милостивое ходатайство». Правда, Евдокия и здесь сумела проявить свое знаменитое упрямство, не исчезнувшее за годы заточения. Она потребовала, чтобы выделяемые ей поденно деньги, а особенно те, которые полагалось потратить на одежду и обувь, выдавались прямо ей в руки. Кстати, в деньгах, шедших на содержание капитана Маслова, его денщика, иеромонаха и других лиц, находившихся при старице Елене, тоже недостатка не было, их выдавали даже с запасом — 1000 рублей, вместо определенных по смете 700 (с учетом дороговизны товаров в Шлиссельбурге).

Немедленно исполнили и другую просьбу старицы Елены, когда она пожаловалась через капитана Маслова 7 ноября 1726 года, что не хочет мерзнуть зимой в отведенных ей хоромах в Шлиссельбургской крепости. Там, говорила она, «зело умножено окон и дверей, от чего в зимнее время от великой стужи будет беспокойность». Опасения старицы Елены восприняли серьезно и сразу распорядились заделать лишние окна и двери, оставшиеся утеплить войлоком и законопатить, а в окна «для света» вставить «двойные окончины». Распоряжаясь этим, капитан Глебов заботился в том числе и о себе. После девяти лет службы в охране старицы Елены даже болезнь у него оказалась сходной, он тоже «заскорбел ногами». Из-за этой болезни в начале 1727 года он даже не мог подняться в хоромы бывшей царицы. Поэтому шлиссельбургский комендант полковник Степан Буженинов вынужден был испрашивать личное распоряжение Меншикова, чтобы ему поручили наблюдать за всем вместо заболевшего капитана Маслова, а «без указу к той персоне входить я для надзирания опасен»{231}.

Лишь однажды за время шлиссельбургского заточения ей удалось увидеть новых вельмож петербургского двора. В сентябре 1725 года комендант Степан Буженинов принимал в крепости молодой двор цесаревны Анны Петровны, недавно вступившей в брак с голштейн-готгорпским герцогом Карлом Фридрихом. Путешествуя на кораблях по окрестностям и дворцам Петербурга, они уже успели побывать в Кронштадте и Петергофе, дошла очередь и до Шлиссельбурга. В свите мужа старшей дочери Петра I и Екатерины I был камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц. Он и оставил в своем дневнике известие о своеобразной экскурсии в закрытую от остального мира Шлиссельбурге кую крепость. Герцог, царевна и остальные гости были проведены Бужениновым на деревянную башню, построенную внутри крепости по приказу Петра I. Оттуда император любил смотреть на Ладожское озеро. С этой высокой точки вся внутренняя крепость тоже была как на ладони. После брака цесаревны Анны Петровны голштинцы становились вечными союзниками России, поэтому опасаться их не приходилось. Камер-юнкер Берхгольц описал крепостные башни, каменные казармы для солдат и четыре деревянных здания (кроме деревянной же церкви). Это были дворцы Петра I, Меншикова, дом коменданта и еще один отдельно стоявший дом, в котором содержалась царица Евдокия. Берх-гольц записал в дневнике: «С этой башни мы видели не только дом, в котором содержится Евдокия, отверженная царица и первая супруга императора Петра Великого, но и ее самое, потому что она — с намерением или случайно — вышла из своих комнат и ходила по двору, охраняемому сильною стражею. Увидев нас, она поклонилась и начала что-то громко говорить, но слов ее за отдаленностью нельзя было хорошо расслышать»{232}. Путешественники и их свита прошли к пяти наружным бастионам, где их приветствовали выстрелом из пушек, а комендант Степан Буженинов угощал всех вином и медом, ссылаясь на заведенный Петром I порядок.

Что там кричала царица Евдокия из своего прошлого века, никто не расслышал и не понял. А если кто и расслышал, то предпочел промолчать.

Глава пятая.

«ГОСУДАРЫНЯ-БАБУШКА»

И все-таки царица Евдокия дождалась исполнения пророчеств об изменении своей участи. Судьба ее еще раз переменилась, и произошло это стремительно. Хотя получилось все совсем не так, как она когда-то полагала. В Шлиссельбургской тюрьме ей пришлось пробыть меньше двух лет — небольшой срок, по сравнению с теми двадцатью семью годами, на которые она была устранена Петром I из дворца, семьи и мира. Но сила родства оказалась сильнее политических расчетов. Екатерина I угасла на троне очень быстро, и не одни государственные заботы были тому причиной. Даже во время болезни, сведшей ее в могилу, она не отказывала себе ни в каких удовольствиях, продолжая чтить законы петровских ассамблей и потакая своим известным слабостям.

Первым увидел, к чему все клонится, и забеспокоился князь Александр Данилович Меншиков. Он хорошо знал, как следует держаться наверху. Светлейший князь придумал гениальную комбинацию, убедив Екатерину I выбрать своим «сукцессором» (наследником) «внука» — Петра Алексеевича, сына царевича Алексея Петровича. Для этого Екатерине I пришлось подписать письменный «Тестамент» (завещание) и поступиться правами своих собственных дочерей и зятя — Анны Петровны, ее мужа Карла Фридриха и Елизаветы Петровны. Почему Екатерина пошла на такое? Ответ лежит вне плоскости разумных объяснений: как пишет историк Евгений Викторович Анисимов, «в дело вмешался Амур». Екатерине I понравился молодой представитель польского магнатского рода Петр Сапега, обрученный с дочерью Александра Меншикова Марией. Светлейший расторг помолвку и предполагал со временем женить свою дочь на великом князе Петре Алексеевиче. Став тестем будущего императора, он пожизненно обеспечил бы себе главную роль в регентском совете. И его потомки тоже навсегда оказались бы связаны родством с императорской фамилией. «Одним словом, “два старых сердечных приятеля”, тесно связанные почти четверть века, доставили друг другу последнее удовольствие, — писал о Екатерине I и Меншикове Е.В. Анисимов в книге «Россия без Петра», — совершили дружественный “обмен”: жениха Марии взяла себе императрица, а Меншиков получил в женихи своей дочери великого князя»{233}.

Царица Евдокия тоже присутствовала в расчетах Меншикова, находясь, правда, на заднем плане. Хотя она до тех пор ни разу не видела своих внуков — великую княжну Наталью Алексеевну и великого князя Петра Алексеевича, оставалась их родной бабушкой «по крови». Меншиков учел это обстоятельство, устраняя своих политических врагов в последние месяцы правления Екатерины I. Считалось, что царица Евдокия никому и никогда не сможет простить гибели сына и, возможно, будет мстить своим противникам. Светлейший князь Меншиков, конечно, судил по себе… Буквально в день смерти императрицы Екатерины I 6 мая 1727 года он подписал у умирающей указ, по которому на Соловки отправлялся граф Петр Андреевич Толстой, главный следователь по делу царевича. От имени царя Петра I он когда-то давал царевичу Алексею Петровичу гарантии безопасного возвращения в Россию, а потом стал следователем по его делу. Другой прямой виновник главных потрясений в жизни царицы Евдокии — Григорий Скорняков-Писарев, достигший к 1727 году должности обер-прокурора Сената, — ссылался в Сибирь. Среди «птенцов гнезда Петрова» началась открытая борьба за власть, и оставшееся без присмотра рулевое колесо стало бросать из стороны в сторону, а вместе с ним стремительно менялся курс корабля Российской империи[43].