Вера Лещенко - Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго Страница 5

…Мы в гостях у маминой старшей сестры, тети Мани. Тогда в продаже появились первые советские радиоприемники. У тети Мани был такой, СДВ. Почему-то владельцы были недовольны маркой – первую букву расшифровывали ругательным обращением к изготовителям, а дальше следовал призыв: «Деньги верните!» Но маму с тетей все устраивало. Если покрутить ручку настройки приемника, то можно было поймать «вражеские голоса», которые никуда не звали, по крайней мере я этого не слышала, а песни иностранные крутили. Эмигранта Лещенко часто передавали польская и болгарская радиостанции. Слышимость была плохая, но мама с тетей Маней – они тебя обожали, – приложив ухо к приемнику, слушали в твоем исполнении «Татьяну», «Чубчик». Потом тихонько напевали. Я наслаждаться музыкой вперемешку с шипением и скрипом не желала. Так что о тебе и твоем репертуаре имела очень приблизительное представление.

Когда увидела в городе афиши с твоим портретом, а знакомые музыканты подтвердили, что Лещенко должен приехать в Одессу с концертами, что им предложили войти в твой сборный оркестр и, если захочу, они могут провести меня на репетицию, я тут же согласилась. Лишь подумала тогда, как хорошо, что отец ушел на фронт, он не пустил бы.

Репетиция и знакомство с тобой, Маэстро, состоялись. Я получила из твоих рук контрамарку на тот концерт.

Метроном начал отсчет моего десятилетнего счастья.

Это было в прекрасной Одессе

До знакомства с тобой, до того, как отсчет начался, моя жизнь протекала достаточно однообразно. Хотя в Одессе и серые будни – разноцветная мозаика. Ты часто просил меня рассказать о нашем городе. И я устраивала для тебя музыкальные спектакли, представляя Одессу, какой ее знала и любила.

Одесса – особый мир, независимый от политиков, национальной принадлежности, моды, погоды. Здесь не бывает очень жарко или очень холодно. Здесь живут русские, украинцы, греки, румыны, евреи, армяне. Ты только произносишь: «Одесса», – и в глазах собеседника – море эмоций. Дальше ты молчишь, а тебе рассказывают, какой это замечательный город. И тебя захлестывает чувство гордости.

Сколько историй поведала я тебе об Одессе, сколько анекдотов! Ты то слушал, улыбаясь, то подпевал мне, то хохотал до слез.

Для меня в Одессе главной была музыка. И я пыталась передать эти ощущения. Музыка звучала, витала во всем: в воздухе, деревьях, особых запахах, домах, в акации, сирени, море, в распевно-лирическом говоре, юморе. У Куприна прочитала: «…Даже воздух в Одессе был нежный и музыкальный». Одесские обороты речи, возможно, неграмотны с точки зрения русского языка, но какая музыка звучала в них! Что рождало эту музыку? Может, климат мягкий, может, быт неторопливый. Не было в Одессе человека, который бы не имел музыкальных способностей – я в этом убеждена.

Не могу представить, что в какой-то другой город может приехать мировая известность и с балкона обычного жилого дома дать целый концерт. Одесса к тому располагала. В нашем доме на Островидова (прости, тогда уже на Новосельской), 66, ты выходил на балкон, а внизу поклонники, увидев тебя, начинали скандировать: «Ле-щен-ко! Ле-щен-ко!» И ты брал гитару и пел для них. На твои концерты в Русском драмтеатре билеты были распроданы за несколько месяцев, а ты пел с балкона третьего этажа обычного жилого дома. Ты и на Привозе пел. К тебе с одесской непосредственностью подходили люди и просили кто автограф, кто денег, кто спеть, и ты опять пел, и деньгами помогал, и автографы раздавал. В Одессе такое не удивляло, там все происходило настолько органично, естественно, что никому не приходило в голову, зачем Лещенко это делает. Напротив: «А кому он еще петь должен?»

Как вы пели с мамой «Дивлюсь я на небо», «Реве та стогнэ»! Вы и другие украинские песни пели. Соседи собирались у двери нашей квартиры, из окон свешивались, слушая вас. У мамы было колоратурное сопрано, очень чистый голос. Ваш дуэт проходил «на ура!».

Моя гастрольная жизнь уже без тебя забрасывала меня в разные уголки нашей необъятной. Я убедилась, что ты был прав, когда говорил, что с одесскими музыкантами, случайно встретившись в другом городе, можно было выйти на любую сцену не репетируя и выступить так, как будто месяц шлифовали программу. И это говорил ты, работавший с лучшими оркестрами Англии, Германии, Франции!

Мой папа не возражал против моего музыкального образования, правда, считал это пустой тратой времени и всерьез не воспринимал. Нравится, так пусть учится дитя. Он сам никогда не знал нот, при этом прекрасно играл на фортепиано, струнных, духовых инструментах, на гармошке-концертино, и голос у него был красивый. Папа взбунтовался, когда я поступила в консерваторию и стала солисткой оркестра в кинотеатре. Он понял, что увлечение становится профессией.

Ты все время переспрашивал, на какой же улице я жила в Одессе. Я сама запуталась. Нашу улицу Островидова, на которой я родилась и росла, часто переименовывали, у нее такая богатая родословная… Два века назад это была Колония Верхняя, состоящая из 200 семей немцев. Позже улица стала Верхней Немецкой колонией, потом Колонистской, Немецкой, Ямской, Лютеранской. В начале двадцатого века улицу переименовали в Новосельскую – в честь городского головы Николая Новосельского. Потом улица носила имя знаменитого певца Василия Островидова. Старожилы говорили, что жил он в доме № 35, пел в опере и был священником, учился в Италии, а родом был из Одессы. За какие заслуги его имя дали улице? Вроде бы способствовал укреплению советской власти в Одессе. Но очень скоро служители церкви попали в опалу, и улице вернули прежнее название. Ты приходил к нам, когда она опять стала Новосельской.

Через два дома от нас была общеобразовательная школа № 80, в которой я училась. Напротив нашего дома была консерватория, а при ней училище Столярского, в которое я поступила после окончания музыкальной школы имени Глазунова. За год до войны наше училище переехало в новое здание музыкальной школы имени Столярского у Сабанеева моста.

Я хорошо помню сквер неподалеку от моста и начало строительства музыкальной школы. Раньше на месте сквера была гостиница «Крымская». Папина сестра, тетя Шура, рассказывала, что в ней в разное время останавливались писатель Иван Бунин, поэт Владимир Маяковский. Гостиница сгорела еще до моего рождения, а на ее месте появился сквер. Перед началом строительства в сквере спилили деревья, потом стали выкорчевывать пни. Одновременно на телегах завозили длинные сосновые доски. Концы досок свисали с телеги и волочились по земле. Запах сосны пронизывал воздух. Не стало сквера, на его месте построили здание школы – первой в нашей стране специальной музыкальной школы-десятилетки для одаренных детей, которой и присвоили имя Столярского. Как говорил сам знаменитый учитель-скрипач, «школа имени мине».