Ирина Озерова - Память о мечте (сборник) Страница 50

Газель

Посвящается Рите Бальтазар

Я замираю мертвой газелью…Рана моя – не роза,лицо мое – не апельсин.Давайте, пока послание не взорвалось, пока есть мгновенье безделья,согласимся, чтоб взрыв этот был справедлив и един,что бабочки, хоть и ярки,не отличаются от почтовой марки,что дым от сожженья поэтов старинныхидет от томов современных, невинных.Давайте согласимся, пока до взрыва есть время,что корабля, разбившегося на почтовой марке, незримый остов —не что иное, как остров,что знак беды на левой щеке принцессы —это простоне тема для прессы,как след от последней пули,которой бедняк и беднячка две жизни перечеркнули.Давайте согласимся, что есть нечторазличающее, Рита, скипетри подсвечник.Есть много законов древних:женщины тонут в деревьях,а деревья в женщинах тонути стонут.Женщины в рыб погружаются,рыбы погружаются в женщин,и никто из них не сражается —стонут.Ах! Между песней и эхом – расстояние,между водой и росой – расставание.Когда тонет твоя отчизна,появляются корабли,и появляется пядь земли,когда корабли уходят, не угрожая жизни.А ты сейчас стала словомв странствии долгом почтовом.Если бы ты потеряла память,если бы ты потеряла память!..Сейчас земля отдает свой крик самолетуи кто-то…Давайте согласимся, что есть различиемежду ударом весла и ножа…О, Рита! Бабочка лежит, не дыша,а на марке почтовой она хорошаи в моей руке,и в твоей руке.Согласимся: письма писать вдалекедруг от друга мы устали,как птицы, коснувшись воды,устают оставлять на небесной пустыне следы.Все наши проекты осуществлены, как один:свершилось, Рита, – я воду пью, и воздух живительный ртом ловлю,свершилось, Рита: придуман жасмини женщина, которую я люблю.Дай мне опьянено откинуться на зеленый луг.Я и ты – две птицы,то в облаках, то на водах,по воде – круг,в воздухе – круг —нас окружили вода и воздух.Давай согласимся:нечто отличает, о Рита, воробья от пули,и когда становится пулязвездой,чем же становится Родина —живой человеческий улей?Судьбой?Ты странствуешь пулейпо этой стране,а потом афишей висишь на стене.Ты во времени странствуешь,все бренное скинув,но вернешься поэмойили ящиком апельсинов.А когда рассеется тьма,и спадет роса,и высохнут слезы, и я останусь один,давай согласимся до взрыва письма,что рана моя – не роза,лицо мое – не апельсин.Заминированы все письма, даже твои…Кто мотыльку подскажет, что над бурей летит он к беде,кто газели покажет, как опасно ступать по воде?Ты все еще пишешь… илиуже устала от писем?Раньше с тобой мы ходилиВдвоем по заоблачным высям.Если бы память ты потеряла —ты бы меня спасла, поддержала.Если бы ты потеряла память,ты бы меня убила – мне так одиноко падать!Пиши мне, пиши —это эпистолярной смерти пора.Ты все еще пишешь.Видишь – рубят кедр острием топора,чтобы поставить шлагбаумы,а дети при этом, балуясь,изобретают тайкоммешок с песком.Ты пишешь еще…А слыхала ты о том,как звезду обезглавилии поддели штыком,и гасят во рту лунысигарету?!И вырубили сердце у кедра.Когда красной бабочке у шлагбаума сказали: «Нет»,она раненому передала свой цвет.До того, Рита, как стала кровью эта пыльца,до того, Рита, как она коснулась лица…Вот сейчас по каналу, Рита, крадутся суда.А ты, словно я, на почтовой марке, —приходишь сюда, на бумажном кораблике.Рита, ты боишься бумаги,пролетают суда, как зяблики,несут бумажные флаги.О, лебедь…Подорожала вода,Хедив[2] вернулся, вернулся, Рита,на ложе Египта.Канал очистили от пальцев убитых солдат,от слез Египта,от пыли Египта,от стихов, родившихся несколько дней назад.Вот лик Египта грозит разорваться миной,вот сердце Египта грозит разорваться бомбой.А ты все пишешь,ничто не проходит мимо.Память – это тяжко и больно.Ты смерть возлюбила на ложе бумажном,тебе ненавистно, Рита, тонуть.Давай признаемся и честно скажем,что мой с твоим пересекся путь.Не было визы в руке моей,не было визы в руке твоей.Я не хотел ни капли чернил от тебя,не хотел ни строчки стихов от тебя.Рита, сквозь стены я странствую до сих пор,всем плакатам наперекор.Я устал от писанья стихов при Луне,от писанья деревьев, словно во сне,от писанья рекна этой стене.Я устал от сочиненья плакатови от чтенья плакатов.Я устал от сочинения Родиныи от чтения Родины.Есть нечто отличное в этой стене,Рита, есть личное в этой стране…Есть нечто, отличающее бокалы,Рита, от кораблей.Ты пришла, как Родина,и тебя было мало,как мало Родины всей.Далекая, словно на марке почтовой, страна,речка, что в бутылку заключена…Давай признаемся: мы устали вести нашим письмам счет,признаемся: этот век,этот отель, забронированный на целый год,на наш век.И эта поэзия вовсе не наша.И все, что пришло из Книги воды,нас не касается…Против нас новостей миллион,и в справочнике любого туристаадресов наших нет.Каждый в нас, как в газеты, одет.Аккуратно и чисто,в нас гуляют люди живые,а потом бросают на все мостовые.Согласимся же до взрыва сего письма:собирает подсвечник бабочек, как сувениры,собирает море всю рыбу, как сувениры.А ты собрала почтовые марки самаи приклеила их на тело, как карту —карту живого мира.

Из афганской поэзии

(перевод с пушту)

Сулейман Лаик

(р. 1931)

Новая мелодия

Снова мелодия битвы звучит.Слушай, что эта мелодия значит?Либо загадка любви озадачит,Либо свиданьяЛюбовь не назначит…Сердце печальною песней стучит!Боль от ее красоты все острее,Пишет онаТолько кровью моею,И, как всегда, обжигает, не грея…Локон любимой любовью завит.Книгу учитель забрал в медресе,Пир посвятилНесказанной красе.Я подружился с гулякой, как все.Песню любовь моя переиначит.Все мое тело трепещет: «Люблю!»Кружит мне голову, как во хмелю.Старую лодку мою потоплю.Новый мотив поцелуя не спрячет!

Движение

Природа ищет силу во вращенье:И время, и пространство – все в движенье.Пока ты спишь под шерстью одеяла,Другой переплавляет в путь мгновенье.Ты на тропинку загоняешь коз,Я вижу горных туч коловращенье.Как жаль, что ты лежишь в объятьях сна!Куда ни погляжу – весь мир в движенье.Ты вытащил на берег свой корабль:Ведь океан во гневе и смятенье.Не будь невеждой, если ты не рабИ если есть в груди сердцебиенье.Я не поэт для соловьев и роз —Земля, вода и небо – все в движенье.Веду я караван ночей и днейИ песней прославляю пробужденье.Я счастлив, если мой земляк – в движенье.

Моя Родина