Бернард Барух - От биржевого игрока с Уолл-стрит до влиятельного политического деятеля. Биография крупного американского финансиста, серого кардинала Белого дома Страница 51

Холи продолжал объяснять, как они намеревались прикупить 300 тысяч акций различных компаний. На протяжении всего пути к центру Холи живописал мне детали предполагаемой игры и приглашал присоединиться к ним.

Я никак не комментировал его слова. А про себя думал, что создание пула игроков для спекулятивной сделки является признаком слабости. Когда мы подъехали к зданию номер 20 по Брод-стрит, где располагались офисы моей фирмы, Холи спросил:

– Ну как, Берни, какую долю ты попросишь для себя?

– Наверное, 25 процентов, – ответил я.

Холи удивлённо поднял брови.

– Не думаю, что мы готовы позволить тебе купить так много, – заметил он.

– Я ничего не собираюсь покупать, Эд, – ответил я. – Я намерен продавать.

После этого я начал объяснять ему, что во время нашего разговора мои мысли всё время возвращались ко вчерашней игре в «Уолдорфе». По моему мнению, та игра была одновременно волнующей и поучительной. Она показала мне, что случается, когда деньги попадают людям в руки слишком легко. Такие деньги кажутся ненастоящими.

Когда люди швыряют такие огромные суммы в качестве ставок в карточной игре или на бегах, это означает, что они потеряли чувство их реальной стоимости в экономике. Никогда рынок, если он находится в руках такой публики, не будет стабильным и не будет отражать реальное положение дел.

– Рынок уже поднялся достаточно высоко, – продолжал я. – Ещё чуть-чуть, и он взлетит слишком высоко.

Наверное, мои слова всё же произвели некоторое впечатление на Холи, который в глубине души оставался разумным человеком. Но в тот момент он всё-таки не согласился со мной. Его ремаркой на прощание было пожелание не играть на понижение, если я не хочу спалиться.

Я поднялся по ступенькам и распорядился начать продажи. Мой партнёр Артур Хаусман, в силу присущего ему оптимизма, не согласился со мной. Во второй половине дня вся толпа из «Уолдорфа» постоянно делала на меня наезды. И всё же за их подшучиванием я уловил нотки неуверенности, будто они пытались прикрыть её этими насмешками.

Вновь обратившись к Холи, я заметил:

– Любой был бы дураком, если бы, отправляясь спать, оставил свой палец во рту этой толпы.

– Ну хорошо, – заключил он. – Может, ты и прав.

Под влиянием неудержимого роста продаж рынок акций сначала резко пошёл вверх. Но вскоре провис.

– Это всё спекулянты, – говорили те, кто был мудрее, – падение не за горами.

Но рынок продолжал падать. После особенно сильного падения я сидел за столиком в баре в «Уолдорфе» и слушал, как хвастались некоторые из трейдеров. Джек Филд, который тоже был на стороне рыночных спекулянтов, говорил за двоих. Я никогда не спорю о том, какой будет результат, предпочитая, чтобы он сказал сам за себя. Вскоре пришёл Джеймс Кин.

– Джентльмены, что вы думаете о великой фирме «А. А. Хаусман энд компани»? – спросил он своим характерным пронзительным голосом. – Во главе её стоит ревущий «бык», а с другого края – рычащий почёсывающийся «медведь»!

В нашей стране играющие на повышение (на жаргоне – «быки») всегда более популярны, в отличие от тех, кто ставит на понижение («медведи»), потому что в нас слишком силён оптимизм, являющийся частью нашего наследия от предков. И всё же сверхоптимизм может принести больше вреда, чем пессимизм, так как в этом случае отбрасываются остатки осторожности.

Для того чтобы использовались все преимущества свободного рынка, на нём должны быть как покупатели, так и продавцы, то есть и «быки», и «медведи». Рынок без «медведей» будет похож на народ, у которого нет свободной прессы. Не останется никого, кто мог бы своей критикой заставлять сдерживать ложный оптимизм, который всегда ведёт к катастрофе.

Наверное, обвинение во всём спекулянтов было бальзамом для их уязвлённого эго. Но рынок опрокинуло совсем не то, что я стал продавать акции, а тот факт, что цены на них задирали слишком долго вопреки всякой экономической логике. В конце концов, может, критицизм и вера в происки спекулянтов помогут спасти азартных дельцов и прочую публику от более значительных потерь, заставят их остановиться, что они пока не в состоянии были сделать и что приведёт к ещё более тяжёлому упадку рынка, когда придёт прозрение.

Даже ветеранам рыночной деятельности иногда бывает сложно понять, что любые махинации на рынке дают лишь ограниченный, временный эффект. В конце концов всегда начинают действовать законы экономики о том, что определяющей силой является реальная стоимость. Спекулянты, играющие на понижение, могут делать деньги только там, где их оппоненты уже подняли цены до нереально завышенных значений.

Примерно в это же время мне перестал нравиться тот факт, что как брокер я вёл спекулятивные сделки для других лиц. Как я объяснил Антони Брэди, отказываясь войти в исполнительный комитет Центрального треста, я не верил, что биржевой спекулянт должен возглавлять компании. Я пришёл к пониманию, и позднее чувство моей правоты укрепилось, что делец должен идти своей дорогой в одиночку.

Простая правда состоит в том, что на рынке нет ничего такого, что можно считать «стабильными элементами». А я не хотел быть в ответе за тех, кто мог бы поверить моей логике и последовать за мной. Даже самые лучшие из биржевых дельцов должны быть готовы к тому, что могут допустить ошибку в некотором проценте своих сделок. В таких случаях им следует свернуть палатки и молча осуществить стремительное и грамотное отступление.

Это невозможно сделать, если он ведёт за собой целую толпу последователей. Если он возьмёт на себя такую ответственность, то из чувства порядочности должен дать и им шанс суметь спастись вместе с собой. В редких случаях, когда я оказывался в таких обстоятельствах, я либо шёл до конца, либо немедленно оповещал остальных, что намерен был предпринять. Но это всегда сопряжено с ужасной ответственностью.

Как я заметил, тогда я ещё не до конца оформился в мысли, почему игрок должен идти своей дорогой в одиночку, но уже начал чувствовать, что было что-то неправильное в том, что я продолжал обслуживать других людей, одновременно осуществляя свои собственные сделки.

Для того чтобы оборвать все эти связи, однако, нужно было оставить фирму «Хаусман энд компани», а это было для меня трудным шагом.

Что будет после того, как я уйду с фирмы? Ответить на этот вопрос было непросто.

В возрасте 32 лет я, как считал, имел столько денег, сколько можно было желать. Фактически за каждый год своей жизни я заработал по 100 тысяч долларов, и эти деньги лежали на моих счетах. Эту сумму я заработал за пять лет.

Никто из моей семьи, по крайней мере со времён революции[72], не был богат, за исключением деда Вулфа, но и тот умер от бедности. И всё же родственники, как по отцовской, так и по материнской линии, прожили полезную, полную содержания и смысла жизнь. Я начал задумываться, не оставить ли мне Уолл-стрит и не начать ли изучать право, чтобы стать кем-то вроде защитника бедных людей, которым не улыбнулась удача.