Владислав Бахревский - Савва Мамонтов Страница 52

В Москву Поленов приехал написать сюжет из отечественной истории «Пострижение негодной царевны». Кремлевские церкви и терема его изумили. Но прежде чем взяться за этюды, нужно было найти квартиру (остановился он у Чижова). Неподалеку от церкви Спаса-на-Песках Василий Дмитриевич увидел на двери дома записку, сдавалась квартира. Зашел посмотреть, а за окном милый дворик с видом на эту чудесную белую церковку с колокольней XVII века. Тотчас и зарисовал.

Этюды, сделанные в Кремле, Поленов не выставлял, они написаны для себя, для картины, которую еще и не начинал. Но эти небольшие этюды для русской живописи были новостью и открытием. Так до Поленова никто еще не писал, ни в Москве, ни в Петербурге.

Этюд «Успенский собор. Южные врата». В небе весна, синева, полупрозрачные с позолотой облачка. На белой, ослепительной от света стене голубые слепящие тени. Фрески над узорчатыми вратами яркие, голубые, золотые, фиолетовые. Песня света.

Этюд «Теремной дворец» несколько иной. Художник захвачен изощренной красотой архитектуры, кокошниками над окнами, маковками, черепицей, золотом купола. Свет и тени на Тереме чудесные. Это весенние тени. Они светятся. Поленов это увидел и передал.

У него и в самом храме светло. «Рака митрополита Ионы в Успенском Соборе» — серебро, бронза, лампады, все это горит, бликует. Не в Италии, не во Франции Поленов увидел свет, в Москве, на Родине. «Белая лошадка», написанная у белой стены в Нормандии, по-своему хороша, но по чувству света ей далеко до кремлевских этюдов.

«Негодную царевну» Василий Дмитриевич, может, и написал бы, но его снова позвала война, долг славянина. Не за наградами ехал, крест и медаль он уже имел.

Антокольский из России отправился в Париж. Он был у Боголюбова и Похитонова, у Тургенева и Эритт-Виардо, но так и не смог снять мастерскую. Парижские цены кусались. Пришлось возвратиться в Рим, где ради денег принялся за статую Самуила Полякова, самого богатого железнодорожного магната России, завершил надгробные памятники Оршанскому и Оболенской. Он еще с год проживет в Риме, но итальянская жизнь для него кончилась. Теперь он рвался в Париж, где собирался обрести мировую известность.

И к этой славе вели его и абрамцевские тропинки, любовно ухоженные Саввой Мамонтовым.

12 апреля 1877 года император Александр II объявил в Кишиневе Манифест о войне с Турцией. Главнокомандующий, великий князь Михаил Николаевич, наместник Кавказский, двинул войска через границу и 18 апреля взял крепость Баязет.

Началась осада Карса, приступом захватили крепость Ардаган.

Дунайской армией командовал великий князь Николай Николаевич. В первый же день объявления войны эта армия вступила в Румынию и двинулась к Дунаю. Сложная переправа стоила тысячи жизней. Планируя легко овладеть Плевной, передовой отряд произвел штурм без серьезной разведки. Здесь турецкими войсками командовал мудрый Осман-паша. Он превратил маленькую Плевну в мощную крепость и разгромил русский отряд, уничтожив три тысячи солдат. Случилось это 8 июля, а 18 июля турки отбили второй штурм, причем русские потеряли уже семь с половиной тысяч убитыми. Была и третья неудача. Плевну собирались поднести царю ко дню его ангела, 30 августа. Осадную армию укрепили отрядом генерала Скобелева. Штурм захлебнулся, и бесстрашный Осман-паша сам провел пять неистовых контратак. Скобелев отбился, но армия, потеряв тринадцать тысяч убитыми и ранеными, вынуждена была отойти.

Константин Петрович Победоносцев, воспитатель цесаревича Александра Александровича, писал ему: «Приезжающие из армии не находят слов выразить горечь и негодование свое на бессмысленность планов и распоряжений. Это грозит в будущем великой бедой целой России, если все останется в армии по-прежнему».

30 августа в бою под Плевной погиб брат художника Верещагина Сергей Васильевич, а другой брат, Александр, автор рассказов о войне, в том же бою был ранен.

Война влияла на жизнь неожиданной стороной. В письме к Репину Стасов писал: «Вот у Вас нынче сын Георгий, а 3 дня назад я крестил у моей Софьи нового своего внука, тоже Георгия, только под именем Юрия. Я бы советовал и Вам предпочесть русскую форму — византийской».

Илья Ефимович совету внял, назвал сына Юрием. Это был третий ребенок в семье после дочерей Веры и Нади. В начале июня Репин был в Москве и в Нижнем Новгороде. В Москве он подыскивал квартиру для переезда. Об этой поездке есть два письма. Адриану Прахову Илья Ефимович сообщал: «Были мы у Мамонтовых и, несмотря на скверную погоду, время провели чудесно. Я склонен думать, что Абрамцево лучшая в мире дача, это просто идеал!»

Видимо, чтобы соответствовать идеалу, Савва Иванович летом построил гостевую избу, знаменитый «Яшкин дом». Маленькая Веруша с детства много якала. Новая дача Веруше очень нравилась, она считала, что этот дом папа для нее построил, для Яшки.

Другое письмо Репин написал Стасову, поделился впечатлением о Третьяковской галерее. Так и написал: «В галерее Третьякова я был с наслаждением… Положительно можно сказать, что русской школе предстоит огромная будущность! Она производит немного, но глубоко и сильно, а при таком отношении к делу нельзя бить на количественность — это дело внешних школ, работающих без устали, машинально… (Некоторая неживописность говорит только за молодость нашей школы)».

Мудрый был человек Репин, он уже в начале передвижничества увидел его главную беду — неживописность, но ему казалось, что цвет придет, как пришел на его собственную палитру, на палитру Поленова…

Через два месяца все еще из Чугуева Илья Ефимович сообщал Стасову свой московский адрес: Большой Теплый переулок (у Девичьего поля), дом купца Ягодина. И рассказал, как провел лето в деревне Мохначи. «Не знаю, долго ли я проживу в Москве, но никогда я еще не ворочался в столицу с таким полным запасом художественного добра, как теперь, из провинции, из глуши…»

В Москве Репина ждал Мамонтов.

Для семьи Мамонтовых 1877 год выдался грустным.

В Абрамцеве жили с 1 мая. Война отразилась разве что на разговорах. Когда пошли победы, вспомнили: «славянин» производное от «славы». Легко слетали с губ слова: русский дух, русская сила. Рассуждали об избранническом пути России. Поражения настраивали на иной лад: кляли отсталость, казенщину. Оговорясь так и сяк, приходили к мысли о непригодности самодержавия, о тупости неметчины, которой пронизана русская армия.

Беда пришла нежданно.

30 июня умерла Вера Владимировна, мать Елизаветы Григорьевны.

Чтобы отвлечь супругу от горестной печали, Савва Иванович вместе с ней и сыном Сережей отправились на строительство Донецкой дороги.