Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском Страница 52

В конце вечера Бродский и Шмаков подвели нас к Либерманам.

Алекс был очень хорош собой – седой, стройный, зеленоглазый, с коротко подстриженными усами. Безукоризненные манеры и блестящее произношение на русском, английском и французском языках делали его совершенно неотразимым. Знакомясь с нами, он задал несколько обязательных в таких случаях вопросов и выслушал нас с таким вниманием, будто в эти несколько минут мы были в музее одни и вокруг не толпились восторженные почитатели – поздравить и пожать ему руку. Эта черта – способность абсолютно сосредоточить свое внимание на собеседнике, – встречается среди людей его ранга очень редко.

Татьяна – высокая, коротко стриженная блондинка в красном шелковом брючном костюме – показалась нам строгой и неулыбчивой. На ней не было никаких драгоценностей, кроме огромного гранатового перстня в форме шара на левой руке. Она не казалась моложе своих семидесяти лет, но было очевидно, что в молодости она была красавицей. Нас тогда поразило ее сходство с Марлен Дитрих. Впоследствии мы узнали, что Татьяна и Марлен были близкими подругами и действительно так похожи, что их принимали за сестер.

Татьяна оглядела нас испытующим взглядом и, вероятно, одобрила, потому что, повернувшись к Шмакову, сказала очень низким голосом: «Привези их к нам в деревню на уикенд».

Так началось наше знакомство, перешедшее в дружбу, продолжавшуюся до конца их дней.

В Нью-Йорке Либерманы пользовались огромным влиянием. Для «простого» человека попасть к ним в дом было несбыточной мечтой. Но, помня, что полвека назад они сами оказались в Нью-Йорке в качестве эмигрантов, они прекрасно понимали наши проблемы и относились к нам с необыкновенной сердечностью и вниманием. Их доброта и деликатность помогли нам поверить в себя. Мы с Витей бесконечно будем благодарить судьбу, что нам довелось с ними встретиться, а Бродского и Шмакова – за то, что они ввели нас в их жизнь и в их дом, ставший и для Иосифа, и для Гены, и для нас родным на долгие годы.

Судьба оказалась благосклонной к Александру Либерману. Как и Бродскому, ему выпало редкое для художника счастье – получить мировое признание при жизни. Его живописные работы находятся в лучших музеях мира, о нем написаны сотни статей, множество диссертаций и монографий, на площадях мировых столиц, от Токио и Сеула до Иерусалима, и в крупнейших городах Америки, от Атлантики до Тихого океана, высятся его монументальные огненно-красные скульптуры. Врываясь в однообразие урбанистического пейзажа, они подчеркивают ритм и пульс современного города.

Но Либерман был легендарной фигурой и в мире, диктующем моду и элегантность. В возглавляемой им журнальной империи «Conde Nast Publications» служащие его иначе, чем «царь» или «бог», не называли.

На вершину «модного» журнализма Алекса вознесло сочетание многих талантов. Он был прекрасным администратором и замечательным редактором, обладавшим, к тому же, превосходным вкусом. Любопытно, однако, что и к журналистской, и к административной своей деятельности Алекс относился достаточно иронично. Посмеиваясь в серебряные усы, он шокировал сотрудников заявлениями, что вообще не считает модный журнализм серьезным занятием, а сам служит только для того, чтобы зарабатывать деньги (кстати, огромные). Он говорил: «Испокон века во Франции художники, чтобы общаться друг с другом, часами просиживали в кафе. Вот “Conde Nast” и есть мое кафе». Он любил повторять, что «настоящее искусство требует уединения и одиночества» и что «мастерская художника – это место творческих мук».

И была у Либермана еще одна ипостась – он был талантливым фотографом.

С 1947 по 1959 год он каждое лето отправлялся в Европу «в паломничество» – в студии европейских художников. Видеокамер тогда не существовало. Либерман был вооружен только 35-миллиметровой «лейкой» и блокнотами. Проводя долгие часы в студиях и ателье, он делал тысячи фотографий и заметок.

Художники за работой, их портреты, их полотна и скульптуры, инструменты, которыми они пользовались, их жилье и вещи, предметы, которые являлись для них источником вдохновения. Все фиксировалось тщательно и скрупулезно. Алекс пытался продемонстрировать, из каких зрительных впечатлений рождаются художественные образы того или иного мастера.

Либерман подружился со многими художниками Парижской школы живописи, в том числе и с «отцами» европейского модернизма, которые все еще активно работали: Матиссу было семьдесят восемь лет, Руо – семьдесят шесть, Бранкузи – семьдесят два, Франтишеку Купке – семьдесят восемь лет. Брак, Леже и Пикассо были представителями среднего поколения, им было по шестьдесят пять лет. Все еще молодежью считались Джакометти, Сальвадор Дали, Бальтус.

В результате Либерман опубликовал совершенно уникальную книгу «Художник в своей мастерской», в которой выступил и как фотограф, и как писатель. В необычной форме – эссе и фотографий – он рассказал о величайших художниках современности.

...Пять дней в неделю Александр Либерман являл собой эталон элегантности: темно-синий или темно-серый костюм, крахмальная белоснежная рубашка и строгий галстук.

Но по пятницам Алекс полностью преображался. Вместо строгого костюма – измазанные брюки цвета хаки, спортивная куртка, а зимой – настоящий русский ватник и шапка-ушанка: одно ухо вверх, другое – вниз.

Именно в таком виде мы увидели Либермана во второй раз в его студии в Коннектикуте, в ста милях от Нью-Йорка, куда нас с Витей привезли Бродский и Шмаков.

Собственно, студий оказалось две. «Живописная» – просторное помещение с окнами от пола до потолка – была пристроена ко второму этажу дома. «Скульптурная» представляла собой огромное заснеженное поле в шести милях от поместья. На этом поле, словно динозавры, застыли могучие конструкции – остовы будущих скульптур. В мастерской на краю поля стояли на полках в ряд их модели – по пять-шесть для каждой скульптуры.

Я спросила, какая же из них станет окончательным вариантом. Алекс пожал плечами: «Еще не решил... Вот эта слишком статична, а эта – тяжеловата. Вот эта, пожалуй, мне нравится, хотя повторяет то, что было раньше. Как только приму решение, остальные модели разрушу». – «И вам их не жалко?» – спросила я.

«Ничуть. Мне, знаете ли, довелось в жизни быть свидетелем не только разрушения скульптур и картин, но и крушения величайших цивилизаций».

...Александр Либерман родился в Киеве 4 сентября 1912 года. Его отец, Симон Либерман, управлял крупнейшими лесными угодьями России, включая земли герцога Ольденбургского, дяди Николая Второго, а также был советником правительства по экспорту русского леса.