Михаил Алексеев - Пути-дороги (Солдаты - 2) Страница 53

-- В Одессе, что ли, по-русски говорить-то научился? -- первым долгом поинтересовался командир орудия.

Испуганный румын отчаянно замотал головой:

-- Не был я в Одесса.

-- Ну, добре. А зачем же дрожишь так?

-- Говорят, русские убьют нас всех. Выведут в горы и убьют...-- губы солдата как-то сразу опустились, затряслись.

Громовой засмеялся.

-- Кто же сказал вам такое?

-- Лейтенант Штенберг. Он -- приятель нашего командира батареи, приходил к нам и рассказывал.

-- Сволочь он, этот Штенберг. Наверное, боярский сынок?

-- Да, боярский,-- подтвердил румын.

-- Так и знал! -- воскликнул Громовой с возмущением.-- А вы не верьте ему, вражине! Не верьте таким,-- успокаивал он румын. -- Мы ведь советские! Понимаешь?

-- Ну штиу.

-- А вот это понимаешь? -- Громовой взял солдата за обе руки и сильно стиснул их в своих ладонях.-- Понимаешь?..

-- Не понимаю...

-- Ну что мне с тобой делать? -- в отчаянии развел руками маленький Громовой.-- Понимать нужно. А то вас замордуют этак-то...

К артиллеристам подошла группа румынских пехотинцев. В ней особенно выделялась своим гигантским ростом фигура одного солдата. Солдат этот молча присел рядом с Громовым и стал внимательно слушать, о чем говорил русский. Должно быть, великан нe все понимал из слов Громового, и его брови над большими темными глазами вздрагивали, хмурились, выдавая напряженную, трудную работу мысли. Наконец он не выдержал и спросил румына, с которым разговаривал Громовой:

-- О чем вы... с ним?

Солдат коротко рассказал.

-- Русский говорит, что они не тронут нас. Лейтенант Штенберг, командир нашей роты, обманул нас,-- закончил солдат.

-- Я так и знал,-- великан потемнел еще больше.-- Вот змея!.. Прикидывается еще добреньким. Послушай, солдат! -- вдруг оживился угрюмый румын.-- Ты хорошо говоришь по-русски, попроси у этого товарища... знаешь что? -- на минуту растерялся, покраснел, потом быстро выпалил: -- Звездочку красноармейскую!..

-- Что ты говоришь? Как можно?

Великан, умоляюще глядя на солдата, владевшего русским языком, повторил:

-- Попроси же! Ну что тебе стоит...

Это был брат старого шахтера, тот самый Лодяну, которого по решению трибунала разжаловали из офицеров в рядовые -- одновременно с расстрелом капрала Луберешти. "Попроси",-- твердил он.

Но Громовой и сам понял, чего хочет этот богатырь. С минуту поколебавшись, сержант стянул с головы пилотку, отвинтил звездочку и собственноручно прикрепил ее к пилотке румына.

Румынки из соседнего села приносили солдатам еду: разрезанную суровой ниткой дымящуюся мамалыгу, яйца, молоко, брынзу. Получили свою толику и собеседники Громового.

-- Кушяй... товарыш!..-- угощал Громового Лодяну.

Сержант охотно взял предложенный ему кусочек мамалыги. Усердно хвалил, подмаргивая молодым румынкам:

-- В жизни не ел такого! Просто объеденьe.

В другом конце сада пела скрипка, гулко стучал барабан, насытившиеся солдаты отплясывали бэтуту*. Организатором веселья был бухарестский железнодорожник, который пришел в корпус с Мукершану. Постепенно и все солдаты перебрались туда, и до самого утра под темными деревьями не умолкал шум.

* Б э т у т а -- румынский народный танец.

3

Ванину стоило немалых трудов разыскать ночью, да еще в незнакомом, неизученном поселке дивизионную полевую почту. Но не было еще случая, чтобы он не доводил своего плана до конца.

-- Как это ты нас нашел, Сеня? -- обрадовалась Вера, с удивлением глядя то на сверкающий лимузин, то на Семена, стоявшего в наполеоновской позе под лучами фар.

-- Какой же был бы из меня разведчик? -- снисходительно улыбнулся Семен.-- Садись вот, прокачу, соскучился, честное слово.

-- Я сейчас, Сеня! Только начальника спрошу!

Вера скрылась за дверью и через минуту появилась снова, прямо с ходу чмокнув Сеньку в запыленные губы.

-- Разрешил... Ну, куда же мы?

-- Садись, там видно будет...

Он усадил ее рядом с собой, включил скорость, дал газ, и машина в минуту вырвалась из поселка.

-- Сеня, чья это? -- спросила Вера, ежась и от ночной прохлады и от легкой дрожи, вызванной близостью любимого.

-- Румынский генерал подарил! -- гордо сказал Семен. И на всякий случай спросил: -- Не веришь?

-- Верю, Сеня...-- сразу согласилась девушка, не сомневаясь, что он соврал, но не желая именно в такой момент портить ему настроение.

Часа через два, присмиревшую и усталую, боявшуюся поднять глаза на своего возлюбленного, Ванин, молчаливый и виноватый, доставил девушку на почту, а сам поехал искать свое подразделение. Разведчиков он нашел сравнительно быстро. На одном доме, тускло освещенном электрической лампочкой, увидел большую, неуклюжую надпись углем:

ПИНЧУК ТУТОЧКИ

Толстая стрела, устремленная вниз, категорически подтверждала, что Пинчук именно "туточки", а не где-нибудь еще.

Семен дал несколько протяжных, скрипуче-звонких гудков. Ему хотелось обязательно вызвать кого-нибудь из хлопцев и поразить своим приобретением. Ворота открыл Михаил Лачуга.

-- Где ты взял эту штуковину, Сенька? -- спросил он, скаля в улыбке большой щербатый рот.

-- Во-первых, я тебе не Сенька, а господин капитан,-- предупредил Ванин, который, оказавшись среди своих ребят, снова впал в обычный свой шутливо-беззаботный тон,-- а во-вторых, соответственно чину мне вручена персональная машина!..

Лачуга захохотал. Засмеялся и Сенька:

-- Ну ладно. Давай дорогу.

Через минуту он уже рассказывал окружившим его разведчикам про свои похождения, про то, как он "пленил" целый румынский корпус во главе с генералом. Пыль ловко сдабривал великолепной, захватывающей небылицей, на что был большой мастер. Аким под конец Сенькиного повествования не выдержал и заметил:

-- У тебя, Семен, получается похлеще, чем у Кузьмы Крючкова.

-- Ну, ладно, ладно,-- проворчал Сенька.-- Ты, Аким, безнадежный маловер. Кузьма Крючков врал, а я... Да вот спроси Шахаева.

В доме за маленьким круглым столиком трудились Пинчук и Шахаев. Петр Тарасович уговорил-таки парторга написать письмецо секретарю райкома, чтобы тот помог Юхиму в строительстве клуба. Лицо старшины было по-прежнему сильно озабоченным. Нелегко, видимо, было ему управляться с двумя хозяйствами: маленьким, но очень канительным хозяйством разведчиков и большим, не менее канительным хозяйством колхоза.

Шахаев давно наблюдал за Петром Тарасовичем: тот хмурился, щипал усы, кряхтел, на крупном лице его появились капельки пота. Очевидно, очередная "директива" давалась ему трудно.

"Дорогой товарищ Пинчук! -- думал Шахаев, глядя, как хлопочет этот неуемный и неутомимый человечище.-- Скоро, скоро вернешься ты к своему любимому делу! Как же оно закипит в твоих сильных золотых руках!"